вдруг выпрямился и размеренно заговорил, глядя поверх головы клиента на лес за его спиной:

— Когда я был деревом, мне хотелось говорить, но никто не говорил со мной. Теперь я часто говорю с деревьями… — его голос прервался и посуровел: — А ты, пане?.. Ты платишь мне за то, чтобы я показал тебе дорогу! И всё, — старик перевёл тяжёлый взгляд на Варгу. — Попусту точить с тобой лясы мне нужды нет.

— У меня хватит пенёнзов, чтобы оплатить твоё внимание, — сузившиеся от злости губы Ивана раздвинулись в саркастичной усмешке. — Сколько?

— Ты в самом деле хочешь, чтобы я говорил с тобой, ляше? Теперь, когда тебе не хватает ещё и людских разговоров, как ты их разумеешь? — в голосе проводника прозвучала скрытая угроза.

— Сколько, матка боска?! — зло прищурился бухгалтер.

— За деньги можно купить только слова.

— Вот и продай мне слово от комаров, — Варга в сердцах хлопнул себя по правому уху, где зудели на высокой отвратительной ноте, страдая от жажды крови с полсотни мелких вампиров. — Сколько?

— Это слово, как и любое другое, у каждого своё, и исходит оно от его души. Тебе никогда не узнать своего, потому что с душой невозможно сторговаться. Слово — не воробей, и в этом мудрость. Такие, как ты, верят, что слова состоят из букв — маленьких продажных тварей, каждая из которых служит вам, складываясь в определения. Но слово — это прежде всего…

— Вначале было слово… — издевательски рассмеялся Иван. — Сколько я тебе должен за этот монолог?

— Ты сам сможешь определить цену, когда придём на место, — проводник отвернулся и добавил. — А будет это скоро, так что до моего последнего совета немного времени у тебя, саженец, ещё есть.

Пропустив мимо распухших ушей странное определение, наверняка данное ему «лешим» в отместку, Варга от всей души возмутился:

— Ты хочешь сказать, что…

Старик обернулся, злобно блеснул белками глаз, приложил палец к губам и ткнул палкой вверх. Там беззвучно рвалась тёмно-синяя ткань небосвода, и сквозь прорехи пробивался неземной свет первых звёзд. Не будь Иван так зол, он наверняка залюбовался бы природой и снова потерял бы из виду проводника, который всё так же молча пошёл вперёд. Однако сейчас пейзажи интересовали Варгу меньше всего. Мысленно чертыхаясь и проклиная «лешего», болото и надоедливых комаров, он поплёлся следом. Постепенно движения — тычок палкой в предполагаемый след, шаг левой, снова тычок, и шаг правой, — приобрели автоматизм, и он даже не заметил, как закончилось болото.

Сотни через полторы шагов они вышли на старую вырубку — царство ежевики и молодой поросли. Проводник снял вещмешок, положил его на пенёк, а сам присел на соседний.

— Где мы? — шёпотом спросил Иван, пытаясь в сгущающемся полумраке рассмотреть местность. Отчего-то у него вдруг возникло смутное подозрение, что они здесь не одни.

— На кладбище, — несоответствие видимого и сказанного заставило Варгу вздрогнуть. — Тут полегла целая дубрава.

— Шутки у тебя, я тебе скажу, — выдохнул с облегчением Иван, — неадекватные…

— Не знаю я твоих городских слов, да и не для меня они… Одно скажу, что никакие это не шутки. На погосте шутить не принято. Видишь эти надгробные пни? Это сделали такие, как ты. Ради денег… Теперь они все здесь. Правда, был среди них один человек, которому удалось от меня уйти. В могилу. Но после него осталось две дочери…

Варга равнодушно пожал плечами, давая понять, что ему наплевать на подробности старческих бредней.

— Я думал, тебя это должно заинтересовать, — многозначительно произнёс старик.

— Твои бредни мне до лампочки, — фыркнул Иван, не обратив на тон проводника никакого внимания. — Я голодный, как волк, а ты мне вздор мелешь о могилах!

Он тоже сел на пенёк, открыл чемоданчик и достал оттуда, стараясь, чтобы пистолет не попался на глаза старику, свёрток с остатками снеди, которой запасся ещё в городе. В идеале надо было переложить оружие в карман, но, как назло, фуфайка напрочь оных лишена, а сунуть в штаны незаметно не получилось бы.

«Сэкономил, курва, на кобуре — вот теперь и расплачивайся!» — мысленно ругнулся Варга и оставил смерть в матерчатом кармашке чемодана, после чего закрыл крышку и приспособил его вместо стола.

Едва Иван развернул промаслившуюся бумагу, как ноздри защекотали сводящие с ума запахи колбасы, чеснока, хлеба. Рот мгновенно наполнился слюной. Он украдкой глянул в сторону проводника. Тот задумчиво поглаживал пенёк. Губы его беззвучно шевелились, а остальная часть лица приобрела странное выражение. Освещённые потусторонним светом восходящей Луны и грубые, словно вытесанные из дерева, неподвижные черты напомнили Варге лицо соседа, умершего во сне. Слово «умиротворённость» сейчас тоже было как нельзя кстати.

«Надо же, какая чушь лезет в голову!» — мысленно фыркнул Иван и принялся за еду. Ел он быстро и жадно, поэтому неудивительно, что вскоре подавился и закашлялся.

Надсадно захлёбываясь воздухом вперемешку с крошками, Варга смотрел беспомощно выпученными глазами на проводника. Тот медленно поднялся, подошёл и несколько раз ударил Ивана по спине.

Варга перестал кашлять и благодарно кивнул.

— Нельзя же вот так, всухомятку, — произнёс старик и, посмеиваясь чему-то своему, достал из вещмешка пузатую бутылку тёмно-зелёного стекла. — Вот ты такой умный, а ничего попить взять не догадался.

— Вода? — Иван протянул руку.

Проводник отвёл бутылку в сторону.

— Не всё то вода, что льётся, — хмыкнул и вынул из мешка гранёный стакан.

— Бимбер? Самогон? Слово, которое согревает, да?

Старик молча налил полстакана и протянул Ивану. Спиртное обожгло раздражённое горло, оставило на языке непривычный, но приятный, немножко вязкий привкус, протекло по пищеводу и уютно устроилось в желудке. По всему телу пошла тёплая волна, а слюна приобрела сладковатый оттенок. Варга пожевал губами и с сомнением посмотрел на кусок краковской колбасы в руках — закусывать не хотелось.

Проводник закупорил бутылку и положил вместе со стаканом обратно в мешок.

— А себе? — поинтересовался Иван и откусил-таки от колбасы изрядный кусок.

— Настойка эта на семи травах, собранных во время полнолуния, а мой месяц уже на ущербе…

— Странный ты человек, — пробормотал Варга. — Согласился меня провести, но не разговариваешь. А если начинаешь говорить, то слова твои совершенно чужие. Вот наливаешь мне водку, а сам не пьёшь, не ешь. Ты бери, угощайся!

— Чужие не мои слова, а панские уши. Не разумеют они слова сказанного и служат для того, чтобы слышать то, что тебе, пане, хочется. На самом деле не можешь ты ещё понять смысл того, что я говорю. Тебе ведь кажется, будто знаешь будущее, а меня уже принимаешь за воспоминание. Вера твоя зиждется на деньгах, обещанных за то, чтобы