* * *

Запустил его часы мальчик. Замотанный в кусок ткани, в кожаных сандалиях с совершенно невообразимыми ремнями, опутывающими ноги. Он возник из ничего, глянул радостно, даже возбужденно, и громко произнес:

«Слава богам Олимпа! Наконец-то я нашел преемника!»

₪ ₪ ₪

Пробудил Дионисия ясный, солнечный звук кифары. Не желая открывать глаза, он попытался отгадать, кто это играет у них в доме. Загадка оказалась неразрешимой. Глаза пришлось открыть.

То, что перед ним предстало, явно не было его комнатой. Рядом с ложем стояла совершенной красоты тра́педза. Три серебряные изящные оленьи ножки этого стола заканчивались серебряными же копытцами. Такой предмет не мог находиться в небогатом доме семьи Гераклеона. На трапедзе стоял массивный крате́р, рядом лежал киа́ф. Мозаичный пол ярок и чист. В углу располагался большой красивый сундук. Грациозные фигуры дев на его стенках, выполненные из слоновой кости, также свидетельствовали о немалом достатке хозяина. В другом углу, ненужная в это время года, на витой ножке возвышалась жаровня.

Дионисий потянулся к киафу. Ковш, приготовленный для разлива разбавленного в кратере вина, оказался пуст. Мальчик судорожно сглотнул. Взгляд Дионисия упал на собственные руки. В ссадинах и синяках, обтянутые сгоревшей на солнце кожей, тощие, костлявые, они обязаны были принадлежать кому-то другому. Дионисий пошевелил пальцем. Палец дернулся. Значит, это его палец. Что же произошло? И где он находится?

Мальчик приподнялся на локтях, не без труда сел. Может, нужно крикнуть, позвать того, кто поместил его в эту красивую комнату? О! Это, наверное, Епифаний! Впрочем, жилище старого жреца тоже не блистало роскошью.

Дионисий попытался встать. Ноги, крепкие ноги, никогда не доставлявшие юному телу никаких проблем, теперь не хотели держать.

Поднявшись лишь со второй попытки, пошатываясь, Дионисий двинулся на звуки кифары.

Когда он вошел в соседнюю комнату, начинающий лысеть человек отложил инструмент, глянул непонятно, пристально.

Удивляясь, почему молчат способности, позволяющие видеть глубже обычного, Дионисий сделал шаг в направлении мужчины и только сейчас разглядел рядом с ним ожерелье. Мамино ожерелье. В глазах потемнело, уши разорвал последний истошный крик Дайоны, и…

₪ ₪ ₪

Яркий солнечный луч пробился сквозь веки. Дионисий открыл глаза. Рядом, мучая нос неизвестным резким запахом, находилось… нечто. Невероятно гладкое, как поверхность воды, которой не касался ветер, красное, самое красное изо всех оттенков этого цвета, оно опиралось на черные с блестящей серединой… колеса. Через мгновение красное раскрылось и выпустило девушку. Глаза девушки прикрывали два темных… щита. Странная одежда была настолько скудна, что казалось, будто ее нет вовсе.

Взгляд переместился, и Дионисий еле сдержался, чтобы не закричать. Горизонт закрывали огромные белые кубы со множеством одинаковых дыр. «Дома!» Догадка казалась невероятной, бредовой, но сомневаться в ее верности не приходилось. Дыры, затянутые чем-то таким же прозрачным, как воды Понта, несомненно, служили бойницами или окнами. А вокруг толпились люди: мужчины, женщины, дети. Удивительно одетые, они проходили мимо, разговаривали…

Совершенно потрясенный, мальчик стоял посреди чужой жизни, все больше и больше уверяясь в том, что боги позволили ему увидеть Олимп. Или Аид.

В какой-то момент уши уловили далекий звук. Рокочущий, тревожный, он стремительно нарастал. Дионисий забеспокоился, завертел головой, пытаясь отыскать источник, и вдруг увидел мальчика. Тот, задрав голову, показывал пальцем вверх. Дионисий поднял глаза. Сердце ухнуло. Над головой летело… летела… «Горгона{24}!» Понимая, что опоздал, что именно в этот момент его живое тело превращается в холодный бездушный камень, он зажмурился, и…

₪ ₪ ₪

Дионисий ощутил теплое, мягкое прикосновение чьей-то руки на своем лице.

– Можешь не волноваться. Слава Асклепию, мальчик совершенно здоров. Видимо, ослабевшее тело на время отпустило сознание на волю, дабы восстановиться в одиночестве.

– Слава богам!

– Когда он очнется, давай ему почаще мой отвар, корми, пои красным вином с виноградников Херсонеса. Вот увидишь, не пройдет и трех дней, как мальчишка встанет на ноги.

Послышалось шуршание материи, почти неразличимые шаги… Дионисий открыл глаза.

Над ним склонился тот самый человек, которого он видел играющим на кифаре.

– Горгона! – вместо ожидаемого крика получился досадно немощный шепот.

– Горгона? Ты имеешь в виду горгону Медузу? Но посмотри внимательно: здесь никого, кроме тебя и меня, нет!

Не меняя положения головы, Дионисий одними глазами обвел знакомую уже комнату.

– Убедился? Так почему же ты заговорил о Горгоне? – продолжил допытываться мужчина. В его вопросе кроме тревоги угадывался неподдельный интерес.

– Я видел ее только что. Она пролетала в вышине и шумела, как… как пчелиный рой. – Объяснение страдало отсутствием какой-либо уверенности.

– Но ты же не заглянул Медузе в глаза?

– Наверное, не успел, раз еще жив.

Мужчина засмеялся раскатисто, сочно и совсем не обидно.

– Надеюсь, после хорошего обеда тебе больше не будут сниться горгоны.

– Так я спал?

– Сознание на время покинуло твое тело. Сейчас оно вернулось, но ты еще слаб. Раб поможет совершить трапезу. А потом, когда ты достаточно насытишься, мы поговорим. Но ответы на два вопроса я хочу услышать немедленно. Назови свое имя.

– Я – Дионисий, сын Гераклеона.

– Хорошо… Это твоя вещь?

Из складок тонкого дорогого хитона возникло ожерелье с ракушками-гребешками. Мальчик вздрогнул, схватился за шею и вмиг повлажневшими глазами впился в лицо хозяина дома.

– Верни! Это ожерелье моей матери. Она ушла в царство мертвых. Ожерелье – все, что от нее осталось.

Глаза мужчины почернели, и мальчик с удивлением заметил в них слезы.

– Я надеялся, что ошибся, что ты – жалкий воришка, укравший подвернувшуюся под руку вещицу. Оказалось, что все услышанное мною от Сморда – правда. Алексия мертва.

Дионисий подался вперед, но властный жест остановил порыв.

– Лежи. Чтобы догадки не мучили тебя, скажу, что меня зовут Актеон. Я брат твоей матери, а значит, твой дядя. Сейчас ты находишься в моем доме в Херсонесе.

Дионисий судорожно сглотнул. Пространство качнулось, но тут же приняло надлежащее положение. Осознание невозможного – он добрался до своего единственного родственника – разлилось по телу приятным спокойным теплом.