— Молчать! Не знаешь, о чем говоришь, молчи! Куда ты собрался?! Хватит нам на семью и одного воина! Я за всех нас отмучился! И за тебя, и за младших братишек! Потому сиди дома, помогай родителям, торгуй, женись, едь учиться! А воевать идти не позволю! Или зря я чуть без ноги не остался?!

За столом моментально замолчали, не след горскому мужчине прилюдно произносить такие речи, непривычно это, да и неправильно, уж больно неприличной для воина слабостью отдает. Ахмед поднялся и, чуть покачиваясь, обвел гостей недобрым взглядом.

— Почему так смотрите? Осуждаете меня? А кто из вас там был? Кто под вертушками бегал? Кого артиллерией гяуры накрывали? Молчите? Правильно, молчать вам и надо…

Он еще что-то собирался сказать такое же злое и правдивое, но подвел неожиданно заплетшийся язык, застыли комом в горле обидные резкие слова, а потом и самого Ахмеда вдруг повело в сторону. Он широко махнул рукой, надеясь ухватиться за воздух, но не смог удержать равновесия и так и завалился бы прямо на накрытый стол, если бы его не подхватил сидевший рядом Хамзат. С другой стороны еще кто-то из молодежи поймал перебравшего за локоть. Ахмед бессильно обвис в их руках, бессмысленно глядя налитыми кровью глазами в пол.

— Простите его, дорогие гости, — поспешил сгладить неловкость хозяин дома горбоносый Шамиль. — Мой сын много пережил на священной войне. Все знают, он дрался с гяурами, как лев, и до конца исполнил долг правоверного мусульманина. Но сейчас он слишком много выпил вина, и Аллах помутил его разум. Еще раз прошу простить его необдуманные слова. А вы юноши, помогите ему выйти на воздух, пусть подышит немного, остудит горячую голову.

Улица стыло белела припорошенная мелким снежком, Хамзат помог Ахмеду дойти до ворот и там присесть на специально врытой в землю лавке, от разгоряченных тел на морозе валил пар, голова разом сделалась холодной и ясной, похоже и Ахмеду тоже заметно полегчало. Он больше не рвался обратно в дом, не пытался что-то доказывать, сидел смирно уставясь в темноту широко открытыми глазами, думал о чем-то своем.

— Что там действительно все так плохо? — помявшись, нерешительно задал мучивший его вопрос Хамзат.

Ахмед лишь усмехнулся, невесело качнув головой.

— Ну почему же тогда остальные об этом не говорят? Почему рассказывают только о геройских подвигах и добыче?

— Закурить есть? — голос Ахмеда звучал сипло, но говорил он вполне связно.

— Да, есть! Вот кури, пожалуйста, — засуетился Хамзат, протягивая початую пачку.

Он не курил, и сигареты носил для солидности, потому что был убежден, что у каждого мужчины они быть должны. Пробовал научиться и сам, но горький режущий горло и нос дым приятным вовсе не показался, так что пока, хоть Хамзат и поклялся себе овладеть этим искусством, курить на людях он не решался, чтобы не дай бог вдруг не опозориться.

Ахмед глубоко затянулся, все так же задумчиво глядя куда-то вдаль поверх головы собеседника.

— Русские солдаты действительно никуда не годятся, — начал рассказывать он. — Они не хотят воевать, не хотят быть воинами и служить в армии. Их согнали сюда насильно. Они не умеют стрелять, не любят убивать, не считают нас врагами. Поэтому их легко обмануть и убить. Опасны они тем, что у них есть тяжелое оружие: танки и самолеты, пушки и ракеты, вертолеты и управляемые бомбы. У нас ничего этого нет, и нет средств, для того чтобы с этим бороться. Потому приходится прятаться в глухих лесах и недоступных горах. Скрытно выходить из укрытия, устраивать засаду, бить и спешно бежать назад прятаться. Пока не накрыли НУРСами с вертолета, пока не ударил по квадрату «Град» или «Саушки». Поэтому бежать надо очень быстро, отставшие попадают в настоящий огненный ад. Вот так и идет война, сначала сидишь на базе и готовишься к рейду, ешь плохо, спишь на голой земле. Потом крадешься в ночи мимо блокпостов, сидишь несколько дней в засаде, когда целый день нельзя даже шевельнутся, а ночью приходится есть холодную пищу, потому что нельзя развести огонь. Потом бой, когда ты стреляешь в неверных, но они тоже стреляют в ответ, потому что как ни слабы их солдаты, они понимают, что дерутся за свои жизни. Поэтому очень хотят убить тебя и, иногда это у них получается. Потом ты с оставшимися в живых бежишь обратно в укрытие, спасаешься от погони, несешь на себе раненых братьев и захваченное оружие. Если ты отстаешь, падаешь от усталости, не можешь идти, тебя ждет смерть. Раненые, которых ты несешь, тоже почти все умрут, потому что их надо лечить, им нужен врач и госпиталь, а не несколько дней бега по лесу от идущей по пятам погони. Потом, если повезет, и ты сумел оторваться от преследования, укрыться в горах и спастись, ты опять сидишь на базе и готовишься к новому рейду, плохо ешь и спишь на голой земле. Вот такая война…

Хамзат заворожено молчал. От простых и вовсе не героических слов Ахмеда веяло безысходной тоской, война теряла наивный ореол юношеского романтизма и представала другой своей более реальной стороной. Теперь она выглядела не как захватывающее приключение, а как тяжелая на пределе моральных и физических сил работа, требующая нечеловеческого напряжения всех резервов организма, несущая с собой всевозможные неудобства и лишения.

— Но не это хуже всего, — помолчав, продолжал Ахмед. — В последнее время изменились сами русские. Сейчас здесь почти нет молодых солдат по призыву. В основном воюют контрактники — взрослые мужики, которые за войну получают деньги. И отрабатывают их по полной. Нас они ненавидят и обычно не боятся. Потому что уже попробовали войны в других местах, кто где. Многие потеряли здесь друзей или близких и специально приехали мстить. Эти дерутся отчаянно, до последнего, никогда не сдаются. Не боятся крови ни своей, ни чужой. Если бы их полковники, да генералы у наших денег не брали, давно бы уже всем конец пришел, хотя и так к тому идет. Чем дальше, тем хуже… А есть и вовсе звери — спецназ… Ни дай бог таким попасться, на хвост сядут — не выпустят. Денег не берут, договариваться ни с кем не хотят. Воюют так же как мы из засады, в лесу и горах, как у себя дома. Кровь льют направо налево, похоже у них и сердца-то в груди нет… Вот так-то…

Сейчас давний разговор вспоминался во всех подробностях. Именно под его впечатлением, Хамзат, когда по весне появились в селении эмиссары имама Хаттаба, набирать новых борцов за веру в учебные лагеря знаменитого араба, отвечал уклончиво ни да, ни нет, мол, подумать надо, с родными обсудить, все дела закончить, а уж потом на войну собираться. Так и дотянул до того момента, когда все, кто дал согласие, с прибывшими проводниками ночью исчезли из села, направляясь к далеким и страшным горам, где разместился один из учебных лагерей. Апти, не внявший советам старшего брата, ушел. Ушли с ним еще два десятка юношей, не доживших и до двадцати лет. С тех пор Хамзат не видел давнего друга, лишь однажды, случайно встретивший его на улице Ахмед скупо в двух словах передал ему короткий привет от Апти. Рассказал, что тот сражается с неверными, еще жив, хотя был недавно ранен в плечо, но уже выздоровел, что его отличил перед всеми сам Хаттаб, за храбрость и умение, проявленные в бою, подарив ему кинжал в отделанных серебром ножнах. Хамзат сдержанно отреагировал на это сообщение, с того самого времени, как бывший школьный товарищ стал боевиком юноша как бы забыл о нем, уже понимая, что вряд ли когда-нибудь увидит друга живым, а если и увидит, то это наверняка будет вовсе не тот Апти с которым так весело было осуществить тысячу приходящих на ум мальчишкам проказ. К сожалению их детство бесповоротно кончилось, а взрослая жизнь развела вовсе уж в разные стороны, разбежались шедшие когда-то рядом дорожки. Так думал Хамзат. Однако судьбе, или Аллаху было угодно рассудить по-другому, и встреча старых друзей состоялась буквально два дня назад, как по заказу, и была она вовсе не теплой и не дружеской.