— Вот дура, — сказал Томодзо. — Да откуда у привидения деньги?

— Вот в том-то и дело! Не принесете денег, не отклею ярлык. Нет такого непонятливого привидения, которое убило бы тебя за то, что ты отказываешься сдирать ярлыки даром. Вдобавок против тебя ведь они ничего не имеют. То, что ты им скажешь, вполне разумно. А принесут деньги, тогда, так и быть, отклеивай…

— И верно, — сказал Томодзо. — Эти привидения с понятием, если им все как следует объяснить, они согласятся и уйдут. А может, и впрямь принесут сто рё!

— Тогда отклей этот ярлык! Подумай только, если у нас будет сто рё, да мы всю жизнь с тобой ни в чем нуждаться не будем!

— Да, это было бы здорово, — сказал Томодзо. — А ведь обязательно принесут деньги! Ладно, попробуем.

Страшная это вещь — жадность. Весь день супруги ждали захода солнца. Когда стемнело, О-Минэ объявила, что смотреть на мертвецов боится, и забралась в шкаф. Близилась четвертая стража, и Томодзо залпом осушил большую чашу водки. Он твердо решил, что говорить с привидениями будет в пьяном виде. Вот колокол у пруда Синобадзу ударил четвертую стражу. О-Минэ в шкафу, несмотря на жару и духоту, зарылась в тряпье и застыла, скорчившись в три погибели. Томодзо ждал, восседая за пологом. Со стороны источника послышался стук гэта, и, как всегда, словно в тумане, у живой изгороди появились две женщины с пионовым фонарем. Томодзо затрясся, будто его облили ледяной водой, хмель мигом слетел с него, так что выпитые им три го водки пропали даром… Так он сидел и дрожал, когда привидения приблизились к пологу и окликнули его.

— Да-да, — проговорил Томодзо. — Добро пожаловать…

— Простите нас за то, — сказала старшая женщина, — что мы приходим и беспокоим вас каждый вечер. Но ведь и сегодня ярлык не отклеен, и нам не войти к господину Хагиваре. А барышня капризничает, я совсем извелась с нею. Сжальтесь же над нами, пожалуйста, отклейте ярлык!

Томодзо сказал, стуча зубами.

— Да-да, все это верно, конечно… Да только дело-то в том, что мы с женой живы ото дня ко дню одними милостями господина Хагивары. Если с ним что случится, нам же с женой жить не на что будет. Вот если бы вы принесли нам на бедность сотню золотых рё, я бы этот ярлык с превеликой радостью отодрал…

Он говорил с трудом, обливаясь холодным потом. Женщины поглядели друг на друга и задумались, опустив головы. Затем служанка сказала:

— Теперь вы сами изволите видеть, барышня, что мы зря беспокоим этого доброго человека. Он ведь не сделал нам никакого зла. Что делать, сердце господина Хагивары вам изменило, напрасно вы стремитесь к нему. Будьте мужественны, забудьте о нем!

— Я не могу, О-Юнэ, — сказала девушка и тихо заплакала, закрыв лицо рукавом. — Дай господину Томодзо сто рё и пусть он отклеит ярлык. Прошу тебя. Я должна увидеть господина Хагивару.

— Да где же мне взять сто золотых? — сказала О-Юнэ. — Ну ладно, я что-нибудь придумаю и достану… Но это еще не все, господин Томодзо. Нам мешает не только ярлык. За пазухой у господина Хагивары хранится святой талисман «кайоннёрай», и талисман этот тоже не дает нам приблизиться к господину Хагиваре. Завтра днем вы должны выкрасть его и куда-нибудь выбросить. Сможете вы сделать это?

— Изловчусь, — ответил Томодзо. — Выкраду и талисман. Вы только деньги принесите.

— Ну что ж, — сказала О-Юнэ, — пойдемте, барышня. Придется подождать до завтра.

— Опять возвращаться, не повидав его! — простонала девушка.

О-Юнэ взяла ее за руку и увела.

Двадцать первого числа господин Иидзима ушел на ночную службу, а О-Куни долго лежала без сна, мечтая о том, как она в конце концов все-таки соединится с Гэндзиро. Четвертого числа будущего месяца господин должен будет отправиться с Гэндзиро на рыбную ловлю, и там Гэндзиро утопит его, после чего станет в этом доме наследником. Замысел хорош, но о нем пронюхал Коскэ. Как сделать, чтобы господин либо уволил Коскэ, либо в гневе зарубил его? О-Куни ломала над этим голову, пока не задремала от усталости. Вдруг она открыла глаза и увидела, что фусума в ее комнате тихо раздвинулись.

В те времена в самурайских домах еще не было бамбуковых штор, и сёдзи на верандах, а также фусума в покоях задвигались на ночь даже во время жары. И вот фусума в спальне О-Куни раздвинулись, и послышались крадущиеся шаги. Затем раздвинулись фусума в покоях рядом. «Что это? — подумала О-Куни. — Неужели кто-нибудь в доме еще не ложился?» Было слышно, как кто-то подергал дверцу стенного шкафа и заскрипел отпираемый замок. Не успела О-Куни опомниться, как фусума с треском захлопнулись и ночной посетитель, шурша одеждой, быстро удалился в сторону кухни. «Странно», — подумала О-Куни. Она была женщиной не робкого десятка, поэтому тут же поднялась, зажгла фонарь и обошла покои. Никого. Она подошла к стенному шкафу. Дверца была раскрыта, и наружу свисал край шелкового кошелька. Шкатулка господина, в которой хранился кошелек, оказалась взломанной, а из кошелька пропало сто золотых. «Вор!» — подумала О-Куни, и по спине ее побежали мурашки.

Но тут в голове ее мелькнула мысль. Да ведь это просто удача, что пропали деньги! Теперь можно будет обвинить Коскэ в воровстве и уговорить господина либо казнить, либо выгнать его. И то и другое будет хорошо, нужно только подстроить доказательство. О-Куни спрятала кошелек в рукав и вернулась в спальню. Утром она как ни в чем не бывало позвала Коскэ, вручила ему бэнто[29]и послала встречать господина. В это время в сад с веником в руке вышел старший слуга Гэнскэ и принялся подметать дорожки. О-Куни окликнула его.

— А, с добрым утром, — добродушно сказал Гэнскэ. — Приятно видеть вас всегда в добром здравии. А то по нынешним временам жара стоит невыносимая. Свирепая нынче жара, хуже, пожалуй, чем в разгар лета была…

— Я заварила чай, Гэнскэ, выпей чашечку.

— Покорно благодарю. И ведь на высоком месте наш дом, ветерок со всех сторон обдувает, а у ворот не продохнуть все равно… Спасибо большое. Водки я, видите ли, не пью, так что чай мне в самый раз. Самое для меня что ни на есть большое удовольствие, когда меня чашечкой чая жалуют…

— Послушай, Гэнскэ, — сказала О-Куни. — Ты у нас уже восемь лет служишь, и человек ты прямой и честный. Как тебе нравится Коскэ? Он поступил к нам только пятого марта, но очень уж возгордился тем, что наш господин благоволит к нему. Боюсь, тебе трудно приходится из-за его своеволия, ведь ты с ним живешь в одной комнате…

— Ну что вы, — засмеялся Гэнскэ. — Я такого славного парня, как наш Коскэ, и не встречал. Господину всей душой предан, если господину что нужно, работает как бешеный. И всего-то ему двадцать один год… Очень преданный человек. И добрый на удивление. Вот болел я недавно, так он всю ночь ходил за мной, глаз не сомкнул, а утром, бодрый, как всегда, пошел сопровождать господина… Нет, человек он сердечный, душевный человек, я его люблю.