О матери ее, его третьей или четвертой дочери (он никак не мог упомнить порядковый номер), он был, мягко говоря, невысокого мнения, хоть она и тешилась мыслью, что заботится о нем. Она возомнила — вслух, правда, говорить остерегалась, только видом показывала, — что одна из всех согласилась терпеть отца, когда он постарел, и считала, что усадьбу он за это должен оставить именно ей. Она вышла за идиота по фамилии Питтс и родила ему семерых детей — все, как он, идиоты, кроме младшей Мэри-Форчен, которая уродилась в деда. Питтс был из тех, кто пяти центов не способен удержать в руках, и десять лет назад мистер Форчен пустил их фермерствовать к себе. Что Питтс выручал, шло Питтсу, но земля принадлежала Форчену, и он был начеку на случай, если бы кто-нибудь пожелал об этом забыть. Когда у них пересох колодец, он не позволил Питтсу пробурить глубокую скважину, а вместо этого настоял, чтобы они качали воду из ручья. Сам за скважину он платить не собирался и знал, что, позволь он заплатить за нее Питтсу, всякий раз, когда ему захочется спросить зятя: «Чья, по-вашему, земля, с которой вы кормитесь?», зять сможет отбиться вопросом: «А чей, по-вашему, насос качает воду, которую вы пьете?»

Питтсы прожили тут десять лет, и у них стали появляться хозяйские замашки. Дочь на этой ферме родилась и выросла, но старик разумел так, что, выйдя за Питтса, она предпочла Питтса дому, поэтому, когда она вернулась, то оказалась на тех же правах, что и любой посторонний арендатор, хотя, конечно, никакой арендной платы он с них не брал — по той же причине, по какой не дал пробурить колодец. Всякий, кому за шестьдесят, чтобы не попасть в уязвимое положение, должен держать в руках контрольный пакет, и время от времени он давал Питтсам урок, продавая тот или иной участок. Ничто не злило Питтса сильней, чем продажа куска земли постороннему, — ведь он сам хотел купить эту землю.

Питтс был тощий, раздражительный, мрачный, нелюдимый субъект с вытянутым подбородком, а жена его была из тех, кто исполняет долг и очень этим гордится. Дескать, это долг мой — здесь торчать и заботиться о папе. Кто бы стал, если не я? Я это делаю, прекрасно понимая, что никакой награды не получу. Делаю, потому что долг велит.

На старика такое не действовало нисколько. Он знал, что они ждут не дождутся, когда он получит свои восемь футов вглубь и холмик сверху. Пусть даже он не оставит им ферму — они рассчитывали, что смогут тогда ее купить. Втайне от них он уже завещал все Мэри-Форчен и официальным опекуном до ее совершеннолетия назначил не Питтса, а своего адвоката. У Мэри-Форчен, когда его не станет, будут все возможности задать им жару, а в том, что она сумеет этими возможностями воспользоваться, он не сомневался ни минуты.

Десять лет назад они сказали старику, что нового ребенка, если будет мальчик, хотят назвать в его честь Марком-Форченом Питтсом. Он не преминул ответить, что пусть только попробуют соединить его и Питтса фамилии — он мигом тогда выставит их всех вон. Но родилась девочка, и увидев, что даже в возрасте одного дня она очень на него похожа, он смягчился и сам предложил, чтобы ее назвали Мэри-Форчен в память его матери, которая умерла семьдесят лет назад, производя его на свет.

Форченовская ферма располагалась в изрядной глухомани у грунтовой дороги, по которой до асфальтовой было трястись миль пятнадцать, и он в жизни никаких участков не продал бы, если бы не прогресс, который всегда был его союзником. Он ведь был не из тех стариков, что боятся как огня любых усовершенствований, ворчат на все новое и не желают перемен. Он хотел видеть перед своим домом шоссе, а на нем множество машин новых марок, хотел видеть через дорогу от себя супермаркет, хотел видеть в ближайшей окрестности бензозаправочную станцию, мотель и кино для автомобилистов. Прогресс вдруг взял и сделал все это возможным. Компания, поставляющая электроэнергию, перегородила реку плотиной, из-за чего большие прибрежные участки ушли под воду и новое озеро стало граничить с его землей на протяжении полумили. И тут началось — каждый Том, Джек и Гарри, каждый пес и его двоюродный брат захотел участок на берегу. Заговорили о телефонной линии. Заговорили о мощении дороги, которая идет мимо форченовской фермы. Заговорили, что когда-нибудь здесь построят город. Старик подумал, что его могли бы назвать Форчен, штат Джорджия. Он был, несмотря на свои семьдесят девять, человеком передовых взглядов.

Машина, выбиравшая грунт, накануне закончила, и сегодня они смотрели, как яму выравнивают два огромных желтых бульдозера. Пока он не начал продавать землю, у него было восемьсот акров. Он продал с задней стороны пять участков по двадцать акров, и при каждой продаже давление у Питтса подскакивало на двадцать единиц. «Питтсы — они из тех, кому выгон нужней, чем будущее, — сказал старик Мэри-Форчен, — но мы-то с тобой другие». На то обстоятельство, что Мэри-Форчен тоже была Питтс, он по-джентльменски не обращал внимания, словно это был небольшой физический недостаток, в котором ребенок не виноват. Ему нравилось думать, что она вся из его теста. Он сидел на бампере, она на капоте, поставив босые ноги ему на плечи. Один из бульдозеров прошел прямо под ними, выравнивая край дамбы, где они расположились. Если бы старик чуть вытянул ноги, он мог бы поболтать ими над краем котлована.

— Смотри за ним, — завопила Мэри-Форчен поверх грохота машины, — а то он твою землю резать начнет!

— Там столб! — рявкнул старик в ответ. — Он за него не заезжал.

— Пока не заезжал! — крикнула она.

Бульдозер миновал их и двинулся к дальнему краю.

— Вот ты сама за ним и погляди, — сказал он. — Не зевай, и если он столб заденет, скажешь мне — я его приструню. Питтсы ведь из тех, кому не прогресс нужен, а коровий выгон, пастбище для мулов, грядка с фасолью, — гнул он свое. — А люди с головами на плечах вроде нас с тобой — они знают, что время не будет топтаться на месте из-за коровьего…

— Он столб качнул на той стороне! — завизжала она и, не успел он слова сказать, спрыгнула с капота и бросилась бежать вдоль края дамбы, пузыря подол желтого платьишка.

— Подальше от края, подальше! — проорал он, но она уже добежала до столба и присела на корточки посмотреть, насколько он накренился. Потом, потянувшись к яме, погрозила бульдозеристу кулаком. Он, не останавливаясь, помахал ей. В мизинце ее, подумал старик, больше толка и соображения, чем в головах у всей этой разнесчастной семейки. Он с гордостью смотрел, как она идет обратно.

Прямая челка ее густых, отменных, песочного цвета волос — точь-в-точь как у него, когда он еще был при шевелюре, — доходила почти до глаз, а по бокам они были острижены на уровне мочек, так что получалось подобие двери, вводящей в центральную часть лица. Очки у нее, как и у него, были в серебристой оправе, и даже походка такая же — резкая и в то же время аккуратная, чуть вперед животом, с этакой полураскачкой-полушарканьем. Она шла по самой кромке дамбы, ставя правую ступню чуть ли не край в край.

— Я сказал, подальше от ямы! — крикнул он. — Разобьешься и не увидишь, чего здесь понастроят.

Он всегда зорко следил, чтобы она избегала опасностей. Не позволял усаживаться в змеиных местах и совать руки в кусты, где могли водиться шершни.