Оттуда тоже донеслись крики: от неожиданности, увидев врага прямо перед носом, ромеи не сдержались. Скифы, будто дьявольской силой перенесенные, очутились здесь одновременно с сигналом об их выходе из гавани!

Кто же мог знать заранее, что они обманут наблюдателей и те обнаружат их уход из долины с большим опозданием?

Со всех сторон между берегами пролива слышались крики: противники обнаружили друг друга, и ближе, чем ожидали.

Агнер переложил руль, чтобы обойти хеландию.

И в этот миг по глазам ударила ослепительная во тьме пламенная вспышка.

Стало видно с десяток скутаров поблизости – Хельги успел отметить, что идут они в одну сторону, но очень неровно, – и еще две хеландии: одна впереди справа, другая уже позади слева. Часть горючей смеси упала на воду и теперь горела там; скутар Хельги шел вдоль этой пламенной дорожки из носимых волнами чадящих пятен. Хирдманы отчаянно налегали на весла, стараясь не въехать в какое-то из них. Скутар не горел – пламенная струя до него не долетела. Но что-то горело, хищное темное пламя бушевало где-то впереди, оттуда слышались неистовые крики.

Кричали на греческом языке. Но не сразу – лишь через несколько бесконечно долгих мгновений – Хельги сообразил: горит сама хеландия.

* * *

Никто не понял, почему так случилось. Не то среди криков сифонатору послышался приказ дать залп, то ли он сделал это просто от неожиданности, внезапно увидев врага на расстоянии выстрела. Недостаточно опытный, он выпалил, совсем забыв о ветре. Спросить его об этой незадаче уже не удалось: когда порыв встречного ветра бросил часть горящей смеси назад на хеландию, она накрыла и самого стрелка. Оказавшись в плену огня, тот, как и многие до него, безотчетно бросился в воду. И больше его никто не видел: как и все хеландарии, одетый в клибанион, он пошел ко дну камнем.

Однако свое дьявольское дело его почти невольный выстрел успел сделать. Завидев, что на хеландии Артемия начали палить, другие кентархи поняли это как знак всем открывать огонь. Кентархи меры подобрались разной опытности, но никто из них ранее не сражался ночью. Сейчас, при внезапном начале битвы во тьме, мало кто смог сообразить, какого именно сигнала им надлежало ждать. Все понимали, что подать знак цветными камелавкиями[18] во тьме нельзя, а трубить стратиг Феофан запретил. Да и как мандатор на караве [19] доберется до них в темноте, скользя между скифскими лодками? В неразберихе почти все кентархи, кто видел перед собой черные тени вражеских судов, приказали сифонаторам стрелять.

Но вот тут требование скрытности оказало Феофану очень дурную услугу. На хеландиях не горели огни, не подавались сигналы, и далеко не все из них видели друг друга. Многие кентархи, обнаружив противника, послали хеландию на сближение со скифами, ради более верного выстрела; но не все до выстрела успели увидеть, в какое положение встали относительно друг друга.

А русы продолжали двигаться. Ни в коем случае не останавливаться – это Хельги всем боярам, старшим на лодьях, натвердил накрепко. Да все и сами понимали: в стоящую или медленно идущую лодью попасть куда проще.

После первой вспышки время сжалось; мгновения понеслись, наполненные действием и чувством, но каждое стало огромно. Видя вблизи страшный «влажный огонь», люди Хельги налегали на весла и стремились уйти в спасительную тьму.

Скутары шли сквозь трехрядный строй хеландий; передовая часть русов во главе с самим Хельги миновала в темноте, неведомо для себя, два ряда. Лишь хеландии третьего ряда погнались за ними, озаряя тьму вспышками из носовых сифонов – теперь, во время преследования, эти залпы шли по ветру и были очень опасны. Дважды Агнер, меняя направление, чудом избегал языка пламени, и струи горящей смеси падали на воду возле борта и за кормой. Хельги сам видел, как струя дымного огня, похожая на пышный хвост исполинского огненного лиса, пролилась на скутар справа от него – Валанды или Козельца, он не разобрал. Мельком оглядываясь, Хельги видел, как темные пятна валятся с бортов и исчезают в черной воде. Хельги предупредил: останавливаться под жерлами огнеметов, чтобы подбирать из воды, никто не будет. Шлемов и доспехов на его людях не было; не попав в огненное пятно, обычный пловец мог добраться до берега пролива, если бы не ошибся с направлением. Хельги обещал, в случае удачи, сутки ждать за проливом. Кому суждено, тот выберется. Ничего больше он в таком положении для своих людей сделать не мог, и все это понимали.

Луна скрылась, но этого никто не заметил. В проливе теперь хватало света от огня. Пылали две хеландии: кентарха Артемия, что загорелась от собственного залпа, и кентарха Виктора, в которую попал залп с хеландии Льва. Целил он, конечно, в скифские лодки, но Виктор, преследуя своих противников, сам подвернулся под выстрел. Теперь на двух гибнущих судах спускали каравы, их соседи делали то же, пытаясь спасти прыгающих в воду стратиотов. А скифы продолжали идти мимо и исчезали во тьме, но ромеи, занятые спасением от огня, ничего не могли сделать.

Не все их залпы пропадали даром. Пламя освещало поверхность моря и позволяло сифонаторам видеть противника. Один за другим – а то и с двух сторон разом – на скутары падало из черноты дымное пламя и охватывало просмоленное дерево. Горящие лодьи теряли ход и становились факелами на поверхности моря, освещая ромеям своих идущих следом товарищей, чем делали и их легкой добычей.

Сам патрикий Феофан, с кормы своей хеландиии наблюдая происходящее, невольно жмурился и крестился, твердя в полузабытьи боевой клич ромеев, который сейчас был для него только молитвой: Господи, помилуй! Вот теперь это был настоящий ад. Тьма сверху, глубокая вода – снизу, вспышки жгучего, губительного пламени между ними, неистовые крики испуга и боли. Кентарх Иоанн отдавал распоряжения, палили все три сифона – на носу и по бортам, – и Феофан сам видел, как после их залпов вспыхнули две или три скифские лодки. Ночью это выглядело еще страшнее, чем в первый раз, при ярком летнем солнце. Невольно Феофан цеплялся за поручни борта, каждый миг ожидая, что вот сейчас среди волн распахнется пасть ада и поглотит все это – волны с горящими пятнами смеси, полусгоревшие и еще целые скифские лодки, а заодно и хеландию. Этот ужас не мог продолжаться долго, это было невыносимо. В эти жуткие мгновения сам стратиг меры не помнил, зачем все это нужно, едва осознавал свою задачу – уничтожить как можно больше скифов, рвущихся сквозь их строй на север. Сильнейшим его искренним желанием было одно: чтобы все это поскорее кончилось, неважно как.

Спасаясь от хеландий, русы жались к берегам. Пытаясь отрезать путь трем скифским лодкам, два ромейских судна с грохотом столкнулись. Послышался треск бортов, ломаемых весел, крики стратиотов; Феофан перекрестился еще раз – хоть бы эти не выпалили друг в друга, зараженные безумием этой ночи.

С одной и правда выпалили, к счастью, с другого борта, целя в скифов: видя эту незадачу противника, русы текли мимо на десятках суденышек. Но от удара жерло сифона несколько сместилось, залп ушел в сторону, и теперь горючая смесь чадила на воде. Ветром и волнами ее несло на хеландии. Феофан закрыл глаза, молясь, чтобы смесь сгорела раньше, чем коснется бортов. Иначе и с этими двумя можно будет проститься.