держало бедняка-крестьянина в узких рамках беспомощного индивидуализма — отсюда преобладание идеи о личной недоле, отсюда бесплодность его борьбы за улучшение своего личного положения, своего счастья». Эти социально-экономические условия определяли и «направленность» идеалов крестьянина-бедняка; в условиях капиталистического строя, при давлении буржуазной идеологии на почве мелко-собственнической природы крестьянства, идеальный выход из под власти «своей недоли» мерещился ему в получении «доли» богача, т. е. в личном обогащении, в частности, в переходе в кулаков-богатеев. Социально-классовая проблема не получала своего разрешения, поскольку бытие и сознание дореволюционного крестьянства в целом находилось во власти собственнической системы и идеологии».[39]

Очень кратко и четко формулировано это в знаменитой статье В. И. Ленина «К деревенской бедноте»: «Все средние крестьяне за хозяевами тянутся, собственниками хотят быть, но удается это очень и очень немногим».[40]

Но, в общем, должно сделать оговорку: все эти высказывания о социальной природе русской сказки и о социальном составе ее носителей могут иметь — при современном состоянии исследований — пока только характер гипотетический. Сказка — сложный и пестрый конгломерат: в ней сохранились следы различных социальных образований. Различные социальные группы, через которые она проходила, оставили в той или иной мере свой след в общей ее структуре. Старое в ней тесно слито с новым, отжившее с только что возникающим; элементы в пережитки мировоззрения доклассового общества с обостренными классовыми моментами. Все это делает очень трудным изучение ее социологического эквивалента и основных социальных позиций.

1 августа 1930 г.

СКАЗКИ А. В. ЧУПРОВА

А. В. ЧУПРОВ

ЧУПРОВ Алексей Васильевич (Алексей Слепой) — печорский сказитель. Тексты его записаны и напечатаны Н. Е. Ончуковым, который предпослал им следующую характеристику сказочника. «Алексей Чупров — старше 70 лет, живет в Усть-Цыльме; сказки знает твердо, рассказывает их прекрасно, строго соблюдав то, что называется обрядностью: из слова в слово повторяя обыкновенно до трех раз описания отдельных сцен и действия, особенно удачные выражения и обычные эпитеты. Сказки его поэтому всегда очень длинны... Знает А. В. и былины, но с тех пор, как его постигло большое несчастие (ослеп), он религиозно настроен и ничего не поет, кроме духовного. Религиозность не мешала ему, впрочем, рассказывать мне всякие сказки, иногда и очень скабрезные. Но и эти последние А. В. рассказывал строго и серьезно, с сознанием, что делает он не совсем пустое дело: передает он — старик — то, что сам когда-то слышал от стариков, — и не его вина, если в старину так сложили сказку».

Даже по этой краткой заметке можно вывести заключение, что репертуар его очень значителен; к сожалению, собиратель далеко не исчерпал его в полной мере. Н. Е. Ончуковым записано от него всего семь сказок, при чем, записи сделаны не вполне точно, напр., опущены повторения, что нарушает ритм сказки.[41]

Собиратель называет его рассказчиком-эпиком, «единственным сказочником» на Печоре, «который передает сказки так, как она, может-быть, должны были говориться в старину». Действительно, к А. Чупрову более всего применим термин сказочника-эпика или классика, сохраняющего в своем репертуаре «сказку, классическую по форме, т. е. со всей сказочной обрядностью и фантастическую по содержанию».

Эта «обрядность» выражается у него в богатстве повторений, сказочных формул, эпитетов и сравнений общеэпического характера, в разнообразии типичных сказочных деталей и т. д. Наконец, его тексты выделяются своей ритмичностью, некоторой даже певучестью (напр., «пошел молодец из царской палаты, вышел на чистое поле, овернулся серым волком, бегал, бегал, рыскал по всей земле, овернулся медведем; шаврал, шаврал по темным лесам, тогда овернулся горносталем чернохвостиком, бегал, бегал, совался под колодинки и по корешки, прибежал к царским палатам, овернулся буравчиком» и т. д.

Быт в его сказки вторгается очень слабо; он проскальзывает только в случайных моментах, которые отнюдь не нарушают целостности и яркости его фантастических образов. Все это заставляет признать в нем одного из самых лучших мастеров, мастеров-классиков, блестящего артиста рассказчика и художника, творца, обладающего несомненным и подлинным чутьем стиля.

Скудость материала не позволяет ясно установить социальную позицию сказочника. Замечательной страницей в мире русской сказки является его диалог царя с Черепаном: «А разве государь-от у нас дик? — А как не дик?» и т. д. Такого же тяпа и его сентенции (в сказке о Царе-чернокнижнике) о дурности царей. Эти страницы, действительно, замечательный пример и свидетельство той роли, какую играло устное художественное слово в определенной среде, но в данном случае трудно и почти невозможно установить и разграничить личное и традиционное. Впрочем несомненно и то, что определенный выбор материала также характеризует в достаточной степени сказочника и его настроения.

В текстах несомненно, должна обратить внимание непоследовательность в передаче «ц» и «ч»: «молодец» и «молодеч», «царь» и «чарь» и т. п. Так передано в сборнике Ончукова, и это, видимо, отражает живую черту индивидуального говора сказителя.

1. ЦАРЬ-ЧЕРНОКНИЖНИК

ЖИВАЛ-БЫВАЛ царь вольнёй человек, жил на ровном месте, как на скатерте́. У него была жена, до̀чи, да люди робо̀чи. Он был чернокнижник. Доспел он себе пир на весь мир, про всех бояр, про всех кресьян и про всех людей пригородных; собрались, стали пировать, и стал царь клик кликать: «кто от меня, от царя уйдет-упрячется, тому полжитья-полбытья, за того свою царевну замуж выдам, а после смерти моей тому на царстве сидеть».

Все на пиру приумолкнули и приудрогнули. Выискался удалой доброй молодец и говорит царю: «Царь, вольнёй человек! Я могу от тебя уйти-упрятаться». — «Ну ступай; молодец, прячься, я буду завтра искать, а если не уйдешь, не упрячешься — голова с плеч!»

Вышел молодец из царских палат, пошол вдоль по городу, шел, шел, шел, дошел до проти́ поповой байны, думаёт в уми́: «Куда же мне от царя уйти упрятаться? Зайду я в попову байну, сяду под поло̀к, в уголок, где же меня царю найти?»

Стават царь-чернокнижник поутру́ рано, затопляет печку, садится на ремещат стул, берёт свою книжку волшебную, нача̀л читать-гадать, куда молодец ушел: «Вышел молодец из моих белокаменных полат, пошел вдоль по улицы, дошел до поповой байны, думаёт в уми: «куды же мне от царя скрыться?»... (повторяется дословно все снова)... «ступайте слуги, ищите в поповой байне и ведите суда!»

Побежали скоро слуги, прибежали в байну, открыли полок, молодець под полком в уголку. «Здрастуй, молодец!» — «Здрастуйте, слуги царские!» — «Давай, ступай, тебя батюшко-царь к себе звал». Повели слуги молодца к царю на личо, привели к царю, говорит царь: «Што не мог от меня уйти-упрятаться?» — «А не мог, ваше царско величество». — «Не