Драться не имело смысла, ибо Тарзан знал, что даже если он и продержится некоторое время, они все равно одолеют, и что если им в руки попадется Лэ, они разорвут ее на куски.

Сзади напирала орущая орда жрецов, Оу требовала крови своей жертвы.

– Беги кратчайшей дорогой к внешним стенам, Лэ, – скомандовал Тарзан, и она помчалась, как на крыльях, по лабиринту коридоров, пока беглецы не очутились в зале с семью золотыми колоннами. Дальше Тарзан и сам мог найти дорогу.

Не нуждаясь более в проводнике и видя, что жрецы вот-вот нагонят их, он схватил менее быстроногую Лэ в охапку и помчался по гулким помещениям храма к внутренней стене. Проскочил через расщелину, пересек двор, преодолел внешнюю стену, а жрецы все не отставали, понукаемые беснующейся Оу. Беглецы оказались на пустынной равнине, и теперь жрецы отставали с каждой секундой, ибо их короткие кривые ноги не могли состязаться с длинными прямыми ногами Тарзана, мчащегося с удивительной скоростью, несмотря на тяжесть Лэ.

Наступившая сразу после захода солнца темнота, характерная для тропиков, скрыла из виду преследователей, а вскоре стихли и звуки погони. Тарзан понял, что преследование прекратилось, так как люди Опара не любили мрака внешнего мира.

Тогда Тарзан остановился и опустил Лэ на землю. Та обхватила его шею руками, прижалась лицом к его груди и разрыдалась.

– Не плачь, Лэ, – успокаивал он. – Мы еще вернемся в Опар, и тогда ты снова сядешь на свой трон.

– Я плачу не из-за этого, – ответила она. – От того, что мы теперь надолго будем вместе.

В приливе жалости Тарзан на миг прижал ее к себе, и они двинулись к пограничной скале.

Той ночью они спали на большом дереве в лесу у подножия скалы. Для Лэ Тарзан соорудил грубое ложе между двумя ветвями, сам же устроился без удобств чуть пониже.

Проснулся Тарзан, когда уже рассвело. Небо было затянуто тучами, предвещающими приближение бури. У Тарзана уже много часов во рту не было ни крошки, и он знал, что Лэ не ела со вчерашнего утра. Таким образом, еда сейчас самое главное, и он должен раздобыть ее и вернуться к Лэ до начала бури. Истосковавшись по мясу, он понимал, что придется развести костер и приготовить пищу для Лэ, хотя сам предпочитал есть сырое мясо. Он заглянул в постель Лэ. Та еще спала, обессилев от переживаний минувшего дня. Тарзан не стал ее будить. Прыгнув на ближайшее дерево, он отправился на поиски пищи.

Тарзан двигался против ветра, напрягая все и без того чуткие органы чувств. Подобно льву, Тарзану особенно нравилось мясо Пакко-зебры, но он не отказался бы и от Бары-антилопы, или от Хорты-кабана. Однако как назло в лесу не встретился ни один из них. Ноздри его улавливали лишь запах больших кошек в сочетании с менее резким и более похожим на человеческий запахом Ману-обезьяны. Время мало что значит для охотящегося зверя, оно мало значило и для Тарзана, который, отправившись на поиски мяса, возвращался только тогда, когда его добывал.

Проснувшись, Лэ не сразу сообразила, где находится, а когда вспомнила, на губах ее заиграла счастливая улыбка. Она вздохнула, затем шепотом произнесла имя любимого человека.

– Тарзан! – позвала она.

Ответа не последовало. Она позвала еще раз, уже громче, но ей опять ответила тишина. Слегка встревожившись, она приподнялась на локте и перевесилась через край ложа. Внизу на дереве никого не было.

Догадавшись, что Тарзан, скорее всего, отправился на охоту, она все же обеспокоилась его отсутствием, и чем дольше ждала, тем тревожнее становилось на душе. Она знала, что он ее любит и что она для него является сейчас обузой. Она также знала, что он – такой же дикий зверь, как и любой лев, и что он, как и лев, жаждет свободы. Возможно, он не сумел более противостоять соблазну и, пока она спала, бросил ее.

Лэ из Опара не нашла в таком поведении ничего предосудительного, потому что жизнь ее народа строилась по законам безжалостного эгоизма и жестокости. Люди, которых она знала, не отличались тонкой натурой цивилизованного человека или же великим благородством характера, свойственным многим диким зверям. Любовь к Тарзану была единственной светлой точкой в суровой жизни Лэ, и, сознавая, что ей самой ничего не стоит бросить существо, к которому она ничего не испытывает, она не стала осыпать Тарзана упреками за то, что он сделал то, что сделала бы и она сама. Ей и в голову не пришло засомневаться в благородстве его натуры.

Спустившись на землю, Лэ принялась обдумывать план действий на будущее и в порыве одиночества и отчаяния не нашла иного решения, как вернуться в Опар. И Лэ направила свои стопы у городу, в котором родилась, но уже через несколько шагов осознала всю опасность и бессмысленность этой затеи, которая приведет ее лишь к верной смерти, пока в Опаре правят Оу и Дуз. Она с горечью подумала о Даресе, который подло ее предал, и, воспринимая его измену как показатель того, что ей следует ожидать от других, слывших ее друзьями, она поняла, что не имеет ни малейшего шанса вернуться на трон Опара без посторонней помощи. Будущее Лэ не сулило ей счастья, но тяга к жизни в ее душе от этого не поубавилась – результат скорее бесстрашия духа, нежели страха перед смертью, которая, по ее мнению, являлась лишь синонимом к слову поражение.

На тропе, куда она вскоре вышла, Лэ остановилась, пытаясь определить на глаз примерное направление новой тропы, которую ей предстоит проложить в будущее, ибо, куда бы она ни пошла, только бы прочь от Опара, это будет новая тропа, и приведет она Лэ к новым народам, к новой жизни, столь же чуждым ей, как если бы она прибыла вдруг с иной планеты или с давно погибшего материка ее предков.

Ей пришла в голову мысль, что, возможно, в этом незнакомом мире найдутся другие люди, столь же щедрые и благородные, как Тарзан. По крайней мере, хотелось на это надеяться. Насчет Опара надежд у Лэ не оставалось, и она зашагала прочь от города. Над ее головой проносились клубящиеся черные тучи, подгоняемые королем бури, а следом за ней, скрываемый густыми кустами, крался рыжевато-коричневый зверь со сверкающими глазами.

Зашедший далеко в поисках добычи Тарзан из племени обезьян наконец почуял желанный запах кабана Хорты. Человек остановился, вдыхая воздух глубоко и беззвучно, пока его могучие легкие не наполнились до предела. Он уже предвкушал плоды победы. В жилах его заиграла кровь, и каждая частичка его существа восторженно затрепетала. Такое состояние экстаза испытывает охотящийся зверь, почуявший добычу. И тогда он быстро и бесшумно бросился в направлении жертвы.

А вот и он, молодой кабан, могучий и проворный, сдирающий с дерева кору грозными клыками. Человек-обезьяна замер прямо над ним, скрытый листвой огромного дерева.

Клубящиеся черные тучи над головой пронзила яркая молния. Раздались оглушительные раскаты грома. Началась буря, и в тот же миг человек спрыгнул вниз на спину ничего не подозревавшего животного, зажав в руке охотничий нож.

Тяжесть человеческого тела сбила кабана с ног, и не успел он подняться, как острое лезвие вонзилось ему в шею. Из раны хлынула кровь, кабан попытался подняться и отомстить обидчику, но человек-обезьяна силой своих мускулов прижал его к земле, и через секунду, конвульсивно дернувшись, Хорта испустил дух.