У папы в кабинете хранилась копия. И он часто ее мне показывал. И записал мое имя, в самом низу. Так что эти, должно быть, сделаны раньше.

— Вероятно, отец проводил для Фрэнка какие-то исследования. — Роджер вернул Брианне папку и взял со стола одну из бумаг. — А это ваш, фамильный.

Он указал на герб в верхнем углу страницы.

— Письмо призывнику в армию, подписано его величеством королем Георгом Вторым[10].

— Георгом Вторым? Господи, он же правил еще до Американской революции!

— Да, задолго до нее. Датировано тысяча семьсот тридцать пятым годом. Послано на имя Джонатана Уолвертона Рэндолла. Вам знакомо это имя?

— Да. — Брианна кивнула, пряди волос упали на лоб. Она небрежным жестом отбросила их назад и взяла письмо. — Папа рассказывал мне о нем. Это один из немногих предков, о котором он знал. Служил капитаном в армии, которая вступила в схватку с войсками Красавчика принца Чарли при Куллодене…

Она подняла на Роджера глаза.

— Думаю, он погиб в этом сражении. Но тогда его здесь не хоронили бы, верно?

Роджер покачал головой:

— Не думаю. Именно англичане расчищали поле после битвы. Они собрали всех своих погибших и отправили хоронить на родину. Во всяком случае, офицеров уж точно.

Он замолчал — в дверях появилась Фиона с метелочкой из перьев для смахивания пыли, которую держала словно копье.

— Мистер Уэйкфилд! — заявила она. — Там пришел человек забрать грузовик священника. Только он никак его не заведет. Спрашивает, может, вы подсобите.

Роджер выглядел виновато. Он сам вынул из мотора аккумулятор, чтобы проверить, и он до сих пор лежал на заднем сиденье «морриса». Неудивительно, что грузовик не заводится.

— Придется пойти помочь, — сказал он Брианне. — Боюсь, что провожусь долго.

— Ничего. — Она улыбнулась, сощурив синие глаза. — Мне тоже пора. Мама уже, наверное, вернулась, мы с ней хотели еще посмотреть Клава-Кэрнс[11], если успеем, конечно. Спасибо за ланч.

— Не за что. Не мне спасибо, а Фионе.

Роджеру хотелось пойти с ней, но дело есть дело. Он взглянул на бумаги, разбросанные по столу, собрал их и сунул в коробку.

— Вот, — сказал он, — тут все ваши семейные документы. Возьмите, надеюсь, вашей маме будет интересно.

— Правда? О, спасибо, Роджер. Вы уверены, что они вам не нужны?

— Совершенно, — ответил он и аккуратно уложил поверх бумаг папку. — О, погодите-ка! Я заметил тут одну вещь…

Из-под письма выглядывал уголок серого блокнота, он вытащил его.

— По всей вероятности, это дневник его преподобия. Ума не приложу, почему он оказался здесь, надо положить его ко всем остальным дневникам. Историческое общество заинтересовалось ими.

— Да, конечно!

Брианна подняла коробку и прижала ее к груди, затем после паузы спросила:

— А вы… вы хотите, чтобы я пришла еще?

Роджер улыбнулся. В волосах у нее запутались паутинки, на носу виднелась полоска грязи.

— Ни о чем другом и не мечтаю, — ответил он. — Тогда до завтра?

Мысль о дневнике священника не покидала Роджера ни на миг, пока он возился с допотопным грузовичком, пытаясь завести его, и позднее, когда явился оценщик, чтобы отделить ценные антикварные вещи от старого хлама и составить список мебели для аукциона.

Вся эта возня со старыми вещами навевала на Роджера меланхолию. Словно кто-то, теперь уже раз и навсегда, отнимал у него юность вместе с этими бесполезными вещами и безделушками. Усевшись наконец после обеда с дневником священника в кабинете, он не мог с уверенностью сказать, что движет им — желание побольше узнать о Рэндоллах или стремление как-то восстановить хрупкую нить, связывающую его с человеком, который на протяжении многих лет был ему отцом.

Дневники велись методично, ровные чернильные строки повествовали обо всех главных событиях в жизни прихода и общины, частью которой его преподобие мистер Уэйкфилд являлся долгие годы. При виде этого простого серого блокнота и аккуратно исписанных страниц перед Роджером тут же возник образ священника: в свете настольной лампы поблескивает лысина, а он старательно записывает события минувшего дня.

«Это вопрос дисциплины, — объяснил он как-то Роджеру. — Регулярные занятия, особенно умственные, приносят огромную пользу. Католические монахи отправляли службу ежедневно, в определенные часы, у священников был требник. Боюсь, не могу похвастаться тут особым усердием, но регулярное записывание того, что произошло за день, прочищает голову. И после этого я могу с чистым сердцем произнести молитву».

С чистым сердцем… Роджеру хотелось бы и самому испытать это ощущение: подобное состояние нечасто посещало его, особенно с тех пор, как он нашел те газетные вырезки в столе священника.

Он наугад раскрыл дневник и стал медленно перелистывать страницы: не промелькнет ли где-нибудь имя «Рэндолл»?

Заметки датировались январем — июнем 1948 года. Он не солгал Брианне насчет Исторического общества, но то была не единственная причина, по которой он не отдал ей дневник. В мае 1948-го Клэр Рэндолл возвратилась после своего таинственного исчезновения. Священник был хорошо знаком с Рэндоллами, это событие наверняка должно быть упомянуто в дневнике.

Вот оно, запись от 7 мая.

«Сегодня вечером навещал ж. Фрэнка Рэндолла после этой истории. Ужасно! Видел ее вчера — такая худенькая, одни глаза. Они просто не давали мне сидеть спокойно. Бедняжка… Впрочем, изъяснялась она вполне разумно.

То, что она пережила, любого может свести с ума, что бы это ни было. Ходят ужасные слухи. Как неосмотрительно поступил д-р Бартоломью, сообщив, что она беременна. Какой страшный удар для Фрэнка и для нее тоже! Сердце мое разрывается от жалости к ним.

Миссис Грэхем вот уже неделю болеет. Не могла выбрать более подходящего времени: на следующей неделе благотворительная распродажа, а в сундуках у нас полно старой одежды…»

Роджер торопливо перелистывал страницы, выискивая, где еще упоминается имя Рэндолл, и вскоре нашел. Запись относилась к концу недели.

«10 мая. На обед приходил Фрэнк Рэндолл. Изо всех сил стараюсь выяснить, что же произошло с его женой. Почти каждый день просиживаю у нее часами в надежде прекратить распространение этих нелепых слухов. Люди болтают бог знает что. Что она сошла с ума и прочее. Зная Клэр Рэндолл, вовсе не уверен, что ее в той же степени не оскорбляет эта нелепица, равно как и утверждение, что она совершенно аморальна. Тут или то, или другое…

Несколько раз пытался заговорить с ней о случившемся. Но она молчит. Говорит о чем угодно, только не об этом. И мне кажется, что мысли ее витают где-то далеко-далеко.

Не забыть бы упомянуть в воскресной проповеди о вреде, который наносят злые сплетни. С другой стороны, акцентировать внимание на этом прискорбном происшествии… Как бы не вышло хуже.

12 мая. Никак не удается побороть