Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Конечно, мифы и легенды передавали не только полезную информацию, но и массу «лишнего» — того, что не относилось к делу либо имело значение лишь в определенном историческом контексте. Это неизбежно, поскольку тот, кто стремится поведать о постигнутой им самим истине, обычно не в состоянии отделить ее значимую составляющую от случайных. Представьте следующую ситуацию: отец хочет рассказать сыну о том, как он любил его мать, когда они были молоды. Мужчины стесняются говорить о собственных чувствах, и к тому же внешние события более «реальны» и их легче описать. Поэтому отец, вспоминая свадьбу, скорее всего, сообщит, какая музыка звучала в церкви, сколько было гостей, сколько бутылок выпили и т. д. Главная тема — его чувства к невесте — вряд ли прозвучит. Из такого рассказа отца сын лишь усвоит, насколько важны на свадьбе музыка, гости и напитки, а главного так и не узнает.
Когда опыт и идеи складываются в единую систему восприятия жизни и мира, на сцену эволюции впервые выходят религии. Не будет преувеличением сказать, что религия была важнейшим из всех созданных до сих пор человеком экстрасоматических инструментов передачи знания, — пожалуй, за исключением науки. Она является объективным инструментом проверки получаемой информации и поэтому позволяет отвергать ошибочные выводы. И хотя религия неспособна к самокоррекции, то есть, как правило, отказывается воспринимать новые знания и развиваться с течением времени, в сравнении с наукой она обладает другими неоспоримыми преимуществами, которые необходимо учитывать. Пожалуй, главное среди них — то, что религия, существуя веками, дольше, чем наука, сохраняла важную для выживания человека информацию. Уже только поэтому глупо игнорировать религиозные прозрения, особенно если они снова и снова возникают в самых разных культурных контекстах, как, например, скрывающие реальность завесы майи.
О том, что реальность скрыта от нашего взора, задумывались не только древние мудрецы. Современные ученые начинают по-своему объяснять то, что мыслители прошлого подразумевали под метафорой майи. К примеру, в общественных науках мы находим множество свидетельств того, что разные люди совершенно по-разному представляют истину в зависимости от их места рождения, детских переживаний или нынешнего рода занятий.
Так, бесчисленные исследования антропологов показали, как преуспевающие культуры насаждают свои ценности и мировоззрение. Почти каждое человеческое сообщество считает себя избранным народом, обитающим в центре вселенной и обладающим лучшими на свете обычаями. Амиши живут в мире амишей, зулусы в мире зулусов. И те и другие уверены, что их мировоззрение — единственно верное. К сожалению, у такого подхода есть неприятное следствие: слишком веря в реальность мира своей культуры, мы упускаем из виду более широкую реальность. Мало кому есть дело до ядовитых отходов, пока их сбрасывают где-то далеко. Вещества становятся ядовитыми, лишь когда они угрожают существованию моего мира. Если мой мир ограничен Чикаго, то за пределами этого города отравляющие вещества не ядовиты — они для меня просто не существуют. Чем шире сообщество, с которым отождествляет себя человек, тем ближе он к истинной реальности. Лишь тот, чей мир — вся планета, может воспринимать ядовитые вещества как таковые, где бы их ни сбрасывали.
Социологи тоже приводят различные способы социального конструирования реальности{41}. Взаимодействуя с родителями, друзьями и коллегами, человек учится смотреть на мир через призму этих взаимодействий. В клубе бизнесменов мир видится не таким, как на профсоюзном собрании, в казарме или монастыре. Штабное начальство живет в мире, центром которого является Пентагон, а главными элементами «ландшафта» — миллионы жертв, подсчет потерь и выгодные контракты с оборонной промышленностью. Этот мир отличается от мира футболистов, профессоров или продавцов машин. И это не просто отличия в социальном статусе или образе жизни, зачастую приводящие к столкновению интересов, которое марксисты называют классовой борьбой. Дело в том, что люди, занимающие разное положение в обществе, по сути, обитают в различных физических и символических пространствах— то есть в разных мирах. Если мы примем во внимание, как сильно общество и культура влияют на то, что мы видим, чувствуем и во что верим, представления индуистов о том, что наша жизнь околдована демонами, перестанут казаться нам странными.
Психологи обнаруживают аналогичные особенности и на индивидуальном уровне. У каждого человека, с его более или менее уникальным набором генов и жизненным опытом, формируется собственная когнитивная карта{42}, помогающая ему лучше ориентироваться в этом непростом мире. В одной и той же семье один ребенок смотрит на мир сквозь розовые очки, а другой приходит к выводу, что мир уныл и опасен. Некоторые дети рождаются с повышенной восприимчивостью к звуку и растут, уделяя внимание звуковому окружению и не замечая множества красок, цветов и форм, которые составляют мир зрительно-ориентированного ребенка. Одного человека больше интересуют цифры, другого — чувства, один открыт и доверчив, другой замкнут и подозрителен. Эти индивидуальные особенности со временем становятся привычками{43}, превращаясь затем в способ мышления и истолкования действительности. И хотя такая «карта» полезна ее обладателю и неизменно служит ему руководством к действию, едва ли она дает объективную, приемлемую для всех картину реальности. Два человека с разными когнитивными картами в одной и той же ситуации будут видеть и познавать совершенно разные реальности.
Идея относительности знания не является прерогативой «неточных» общественных наук. Ее изучает даже физика, которая когда-то была сугубо механистической и абсолютной наукой, но в прошлом веке оставила надежду дать однозначное описание сущего, поскольку выяснилось, что даже наиболее элементарные и конкретные чувственные данные предоставляют сомнительную информацию. Горы, деревья и дома сделаны не из твердой материи, а из миллиардов движущихся непредсказуемым образом частиц. Как уже много веков назад предположил Демокрит, мы воспринимаем лишь ту часть мира, которую регистрируют наши чувства. Рядом с нами происходят всевозможные события, о которых мы не имеем ни малейшего представления, поскольку они находятся за пределами нашего восприятия. Глаза, уши и другие органы чувств предоставляют лишь необходимый для выживания в обычной среде минимум информации, отбрасывая при этом массу всего. Чтобы понять, как много информации мы постоянно упускаем, достаточно увидеть щенка, в безумном восторге носящегося по лугу в поисках все новых запахов.
Но почему бы нам просто не создать более мощные и чувствительные инструменты, чтобы получить доступ к тому, что находится за пределами нашего восприятия? Однако физики уже поняли, что знание, полученное с помощью какого бы то ни было инструмента или измерения, зависит от самого этого инструмента. Реальность возникает в процессе ее вое-приятия. Знаменитый принцип неопределенности Гейзенберга, утверждающий логическую невозможность одновременно определить положение и скорость конкретной атомарной частицы, был лишь первым толчком настоящего землетрясения, пошатнувшего казавшееся прежде нерушимым здание физических наук. Говоря о трудности создания точной картины абсолютной реальности, лауреат Нобелевской премии по химии Илья Пригожин{44} заметил: «Что бы мы ни называли реальностью, она открывается нам лишь через активное конструирование того, в чем мы принимаем участие». А физик Джон Уилер{45} сказал: «За пределами частиц, силовых полей, геометрии, самих времени и пространства имеется предельная составляющая [всего сущего]: еще более возвышенный акт участия наблюдателя». Иными словами, какой бы сложной ни была теория, какими бы точными ни были измерения, факт остается фактом: именно мы создали эти теории и измерительные инструменты, поэтому все, что мы узнаем, определяется нашей точкой зрения как наблюдателей. Воспринимаемая человеком реальность зависит от ограничений его нервной системы, от истории данной конкретной культуры, от особенностей используемой системы символов. Неуклюжий программистский акроним GIGO (Garbage In, Garbage Out — «мусор на входе — мусор на выходе») приложим и к эпистемологии в целом. Информация на выходе всегда будет зависеть от информации на входе.