— Слушай, Люся. Ты ведь стихи пишешь. Переведи вот это. У меня не получается. Все равно заработанные деньги будут общими. А я, чтоб не терять время, буду дальше работать.

— Хорошо, — ответила Люся. — Переведу.

Я написал ей подстрочник. Она взяла его и отправилась на кухню рифмовать, а заодно и попить кофе. Через два часа я закончил работу и собрался идти к Степанову. Перед уходом заглянул на кухню к Люсе.

— Ну что, перевела?

— Перевела, — отвечает она как-то смущенно. — Только, знаешь… Нужно немножко в одном месте подправить.

— Ерунда! Степанов подправит.

Она протянула мне сложенный вчетверо листок.

— Спасибо, — ответил я. Сунул, не глядя, листок в папку, оделся и отправился к Степанову.

У него дома мы раскрыли листок, и я прочитал вслух следующее:

В ковчеге все живут вдвоем,

и это каждый знает.

А кенгуру живет с слоном!

Такое здесь бывает!

Степанов удивленно приподнял брови и погрузился в молчание. Мне даже показалось, что прошла целая минута. Наконец, я собрался с духом и сказал:

— Ну как тебе? По-моему, неплохо… Только вот это «с слоном», по-моему, не вполне удачно. «Со слоном», понятное дело, правильнее, но зато в ритм не укладывается. Как думаешь, оставим все, как есть… или что?

Он взял у меня листок со стихотворением, потом протянул мне его обратно и мрачно сказал:

— Могу себе представить, что там еще творилось, в этом ковчеге. Если слон, сожительствующий с кенгуру, — для них обычное дело. Знаешь, — язвительно добавил он, — ты этот перевод не выбрасывай! Мы его потом в какой-нибудь авангардистский журнал отошлем.

Стихотворение спустя две недели перевел Ваня Писаренко. Получилось, кстати, очень неплохо. Но даже теперь первый Люсин перевод мне нравится значительно больше. А этот новый я позабыл. Наверное, это потому, что я до сих пор еще люблю Люсю, а заносчивый авангардист Писаренко мне совершенно безразличен.

Я много работаю. Много читаю лекций на филологическом факультете. Слишком много. Я устаю. В перерывах часто выхожу во двор покурить. Как-то раз после лекции я стоял во дворике филфака и курил. Рядом топтались двое молодых людей. Один из них что-то говорил другому и в конце добавил:

— Короче, музыка типа как у «Соломенных енотов».

Отчего-то вспомнилось мне жаркое июльское утро. По моей квартире в одной футболке, без штанов, щеголяя волосатыми ногами, ходит звезда отечественного панк-рока Алексей Никонов и орет благим матом:

— ЛЕЗВИЯ СТЕН! СОН, БЕССОННИЦА, ПЬЯНКА! ПОЛЬ ГОГЕН, ГДЕ ТВОЯ ТАИТЯНКА?!

Мне пора в университет. Я опаздываю. Торопливо проглатываю склизкие пельмени и запиваю их горьким растворимым кофе. Сегодня — очень ответственный день. Начало вступительных экзаменов. Я в предметной комиссии. Меня ждет страшная нервотрепка: четырехчасовое бдение в душной аудитории, бледные запуганные абитуриенты, их истеричные мамаши с идиотскими вопросами и как всегда радостный шеф. Никонов меня задерживает.

— Никонов! — говорю я ему. — Одевайся быстрее. Мне надо на экзамен!

— Погоди, — отвечает. — Я штаны куда-то задевал. Никак не найду! Не могу же я по Питеру голый ходить!

— Еще как можешь, — говорю я. — Ты же панк. А не можешь, значит хуевый из тебя панк. Сиди тогда тут и жди моего прихода. Вернусь через четыре часа. Посмотри пока книги. У меня тут вон, смотри, Фуко есть. Ты про него спрашивал. Или иди ложись обратно спать. Приду — вместе поищем.

— Какие, в жопу, четыре часа!! — завопил Никонов. — Мне в Выборг надо! Меня же там девушка ждет!!

Я тяжело вздохнул и принялся вместе с ним искать его штаны.

Алексей (Леха, как он сам себя называет) Никонов появился в моей квартире накануне. Я должен был пойти на его концерт, который проходил, как всегда, в каком-то шумном панковском клубе, но почему-то не смог. Вместо меня пошли Люся с Олесей. В час ночи, когда я уже собирался ложиться спать, раздался звонок. Я открыл дверь, и в коридор ввалился пьяный Никонов. Люся и Олеся поддерживали его сзади.

— Андрюха! — завопил Никонов. — Привет!

— Извини, — смущенно забормотал я. — Я тут не смог… то… се…

— Хуйня! — примирительно сказал Никонов и протянул мне аудиокассету. — Вот держи! Это наш новый альбом. Называется «Гексоген»!

— Спасибо! — поблагодарил я его. — Обязательно послушаю. Завтра же.

— Не вздумай! Альбом — говно! Лучше сломай кассету и выкини ее на хуй!

— Ладно, — говорю, — как скажешь.

— А вот, — продолжал Никонов, — подборка моих стихов. Порви их, а еще лучше ими подотрись!

— Обязательно.

Никонов достал пиво и уселся за стол. Я с тоской подумал о предстоящем завтра экзамене и, вздохнув, полез в буфет за стаканами.

— Андрюха! — говорил мне Никонов уже минут через десять. — Я — полное говно! Я раньше думал, что я — Рембо. А теперь, понимаешь, все вдруг понял. Никакой я не Рембо, а хуй моржовый из Выборга! Пишу бездарно! Играть не умею! Я тут послушал «Соломенных енотов». Ты слышал «Соломенных енотов»?

— Нет.

— А ты послушай. Так вот я — ничто по сравнению с ними! Как тебе такие строчки: «ЛЕЗВИЯ СТЕН! СОН, БЕССОННИЦА, ПЬЯНКА! ПОЛЬ ГОГЕН, ГДЕ ТВОЯ ТАИТЯНКА?!»

— Слов нет, — говорю, — стихи что надо. За душу берут. Вот эти ребята уж точно, как Рембо. Все как один. Только, скажи мне, Никонов, с какой стати Полю Гогену нужно отчитываться перед какими-то там придурками и объяснять, где его… как ее… лесбиянка?

— Не лесбиянка, а таитянка! — раздраженно поправил меня Никонов. — Таитянка, блядь!! Это же пиздец какая разница! Ты видел когда-нибудь голых таитянок? На картинах Поля Гогена? А «Еноты» — ни хуя не придурки!

— Ну, хорошо, — говорю. — Голых таитянок я не видел, и «Еноты» не придурки. Но при чем тут Гоген? В чем он провинился? И потом, что он им может ответить?

— Хуйня это все, — согласился Никонов, безнадежно махнув рукой. — Давай лучше выпьем за что-нибудь.

Он обвел мутноватым взглядом сидящих за столом девушек и хитро мне подмигнул, а потом во всеуслышанье объявил:

— Между прочим, Олеся сегодня не надела бюстгальтер!

Видимо, мысль о голых таитянках крепко засела у него в голове.

У Олеси, которая в тот момент курила, это заявление, похоже, энтузиазма не вызвало. Она выпустила дым изо рта прямо Никонову в физиономию. Ее брови чуть приподнялись, и она резко спросила:

— Извини. Тебя это парит?

— Нет, — пошел на попятную Никонов.

— Тогда чего пиздеть?

— Да я просто… — смутился Никонов.