Это здорово смахивало на цирковой трюк: вот Саня висел, болтаясь, на перекладине, и вот он уже наверху, таращит глаза, и по толстым дрожащим щекам текут крупные слезы.

То же самое произошло и с Константиновым. Так и не поняв, каким образом, но он оказался на крыше вагона. Упал на спину, отдышался. Затем перекатился на живот, встал на четвереньки и пополз прочь. Назад.

До него доносились крики, стоны и плач. Но Константинов на них не реагировал. Он прислушивался к нарастающему шуму воды у себя за спиной.

Владимир старался двигаться быстрее – так, чтобы опережать шум, чтобы он постепенно слабел, но… Шум только нарастал, и, что самое странное, откуда-то спереди стало раздаваться монотонное журчание.

Константинов с опаской подполз к краю вагона. Свесившись, посмотрел вниз и ужаснулся – так стремительно прибывала вода.

Взгляд остановился на темно-красном деревянном коробе, закрывавшем контактный рельс.

«Интересно, там, наверху, уже знают о том, что здесь произошло? Или нет? Если нет, тогда эта штука все еще находится под напряжением. И когда вода дойдет до нее…»

Внезапно у Константинова засосало в животе так сильно, что он, испугавшись, что упадет, отпрянул от края крыши.

«Еще три вагона, и там… Там – она… Ксюша».

Владимир вспомнил их последний разговор с Ириной. Если все, что она сказала, правда… А он почему-то думал, что это правда. Так вот, если все именно так, как она сказала, то следовало добавить еще пару коротких слов.

Очень коротких, но самых важных.

«Ксюша… Моя дочь».

Константинов оглянулся. На крыше, кроме него, никого не было. То здесь, то там раздавались звон разбивающихся стекол и плеск воды. Люди спрыгивали на пути и спешили прочь.

Они толкали друг друга, падали, вставали и снова бежали вперед. Безусловно, Константинов двигался медленнее. Зато он почти ничем не рисковал.

Почти ничем, кроме одного – не успеть в тот самый вагон, где была Ксюша.

Дежурный диспетчер службы пути Клоков нахмурился.

– Что такое? Почему он остановился?

Перед ним светился огромный пульт, схематически изображавший Таганско-Краснопресненскую линию. В верхней части – электронные часы, показывавшие синхронизированное время. Каждая станция обозначена кружочком, рядом название.

Между «Тушинской» и «Щукинской» еще один кружок, поменьше, и название, взятое в скобки («Волоколамская»). Станция была построена в 1975-м году, а название получила в честь шоссе, проходящего неподалеку.

Если верить индикаторам, состав с кодовым номером двадцать шесть остановился почти посередине между заброшенной «Волоколамской» и «Щукинской». Последняя лампочка, символизировавшая головной вагон, тревожно мигала. А соседняя все никак не хотела загораться.

Клоков подался вперед и осторожно постучал по индикаторной панели. Он понимал, что это по меньшей мере смешно, но почему-то так устроен человек: сначала он пытается найти самые простые и безобидные объяснения происходящему.

«Точнее, не человек, а мужчина, – усмехнулся он. – У женщин все наоборот – они сразу думают о самом плохом».

К счастью, среди дежурных диспетчеров не было ни одной женщины. Метро – мужское дело.

Клоков подвинулся к микрофону и нажал «вызов».

– Двадцать шестой! Двадцать шестой! Ответьте дежурному!

Но единственным ответом, который он услышал, был только громкий треск в динамиках.

«Неужели что-то случилось с машинистом?» – подумал он. От тревожного предчувствия защемило сердце. В конце концов, машинист – обычный человек, и с ним может произойти все, что угодно. Самое безобидное, если он просто уснул.

Диспетчер повторил вызов.

– Двадцать шестой! Двадцать шестой, как слышите меня?

Все напрасно.

Что бы там ни было с машинистом, но он не слышал вызова диспетчера.

Клоков посмотрел на шлейф лампочек, обозначавших состав, движущийся следом. Система АБ (автоблокировки) сработала безукоризненно. Реле замкнуло цепь, включившую запрещающий сигнал светофора, поэтому следующий поезд, с кодовым номер тридцать четыре, сбавил ход и притормозил на подъезде к «Волоколамской».

Эта вынужденная задержка могла нарушить весь график движения. А утром, в час пик…

– О-хххо… – Клоков тяжело вздохнул и потянулся за сигаретой.

Только этого ему не хватало. Ну надо же…

Он больше не отпускал кнопку вызова. Сейчас в кабине машиниста двадцать шестого состава раздается громкий пронзительный зуммер, способный разбудить и мертвого. Фигура речи, не более того.

Клоков еще не знал, что машинист действительно мертв. И кабины, как таковой, больше нет.

Зуммер все-таки прозвучал прямо у него над ухом. Клоков от неожиданности подпрыгнул на месте. Справа, под самой рукой, зажглась красная лампочка.

Дежурный включил селекторную связь.

– Дежурный диспетчер службы пути Клоков!

– Клоков! Валера! Что там у тебя между «Волоколамской» и «Щукинской»?

Клоков сразу узнал голос коллеги – дежурного диспетчера электромеханической службы Шевченко. Но сейчас этот голос ему не понравился. Он звучал как-то нервно и постоянно срывался, словно Шевченко хотел взять самую высокую ноту и никак не мог.

– Двадцать шестой стоит в тоннельном перегоне, – ответил Клоков. Помолчал и добавил: – Связи с ним нет. А что у тебя?

– Черт знает что… – сказал Шевченко. – Все три насоса работают на полную мощность… Ты слышишь меня?

Да, он слышал. Емкость основного водосборника 15 кубометров. Емкость резервного еще 15. Если реле включило резервные насосы, значит, в зумпфе за короткое время скопилось тридцать тонн воды. Стало быть, сейчас три насоса, каждый производительностью не менее пятидесяти кубометров в час, работают на полную мощность, а в зале, где стоит пульт дежурного диспетчера электромеханической службы, непрерывно воет сирена… Если… Если здесь нет никакой ошибки, и это не сбой электроники.

– Ты послал кого-нибудь проверить?

– Да, от «Щукинской» пошел механик. Ты на всякий случай предупреди машиниста, что в тоннеле человек…

«Предупреди…» Если бы это было так просто! Ведь связи-то нет, и он, кажется, сказал об этом… Оглох он, что ли, этот Шевченко?

– Предупрежу, – сказал Клоков. – Как только от механика будет что-нибудь известно, дай мне знать.

– Разумеется.

Клоков прикинул: от «Щукинской» до «Тушинской» – самый длинный перегон во всем московском метро. Конечно, за счет неработающей «Волоколамской». В справочниках написано – 3195 м. До заброшенной станции примерно полтора километра. Водоотливная установка точно посередине, в самом низком месте трассы. Значит, семьсот пятьдесят метров. Сколько времени потребуется механику, чтобы пройти эти семьсот пятьдесят метров?