Я понял, с кем он говорил, и желание что-то уточнять мгновенно пропало. Какой смысл? Будь здесь сейчас хоть целая банда дипломированных психологов с мировым именем, им не удалось бы убедить Прохора не отдавать меня грузинам. Ну так и не стоит метаться: лучше попробовать расслабиться, отдохнуть и собраться с силами. Очень скоро они мне понадобятся…

* * *

Минут через пятнадцать впереди показалось Дмитровское шоссе и мост через небольшую речушку. Не доехав до шоссе метров сто пятьдесят, мы с нарушением правил встали на левой обочине проселка, левым же бортом к заросшему густой травой берегу.

Тихо. Мрачно. Безлюдно… Справа – лес, слева, далеко за речкой, просматриваются очертания многоэтажек, окна которых семафорят мне пожарными сполохами заката: «А тебя, уе… ще, отвезут на кладбище! И устроят стрельбище, на грузинском капище…»

Тьфу ты, всякая фигня в голову лезет! Хотя насчет капища – это вовсе не от фонаря. Наши катались к могиле Зураба – по делам (сам я не ездил, как-то все недосуг), подивились: вместо привычного креста или плиты – его статуя в два человечьих роста, и скульптурная группа из троих близких «пацанов», которых ему ненадолго посчастливилось пережить. И вроде бы даже все это безобразие ваял его именитый тезка.

А многоэтажки, судя по всему, – это славный град Дмитров…

Хорошее место выбрал вор. От шоссе далеко, даже если удастся рвануть – пока добежишь, пять раз решето сделают. Единственный вариант с элементом неожиданности – слабенький такой, игрушечный, – если во время передачи кто-то вдруг поедет по проселку в сторону моста. Шумнуть, привлечь внимание, что там еще можно сделать? В общем-то, вполне очевидно, что ничего толкового сделать нельзя: если меня родная милиция бросила на произвол судьбы, что уж говорить о простых гражданах… Ну так хоть попытаться напоследок что-то предпринять, подергаться маленько.

Видимо, вот это и имел в виду вор, когда передавал распоряжение моему конвою насчет подстрахуйства. Больше тут страховаться не от чего: смешно даже предполагать, что грузины попробуют как-то обнести такую персону, как Прохор, да еще в таком принципиальном для них деле.

Прохор скомандовал:

– Сидеть…

…И вышел вон, оставив дверь открытой.

Мы сидели, как и было сказано, а он разгуливал по обочине перед машиной и делал вид, что любуется пейзажем.

Пейзаж тут был – оторви да брось. Камыш, ряска, обрывки пакетов и целая флотилия пластиковых бутылок из-под дряннейшего пива. Поэтому я и сделал вывод: товарищ просто не хочет со мной общаться.

Вот ведь как интересно получается! Злодей, душегуб, всю жизнь работает мерзавцем и мерзавцами же рулит – а поди ж ты, совестно ему. Человека на смерть отдает. Пусть маленького, плохонького, мусор, по их понятиям, – а все равно, неудобно.

Потому что этот мусор один раз в жизни сделал для целой кучи мерзавцев благое дело. Вон, Афанас – старый жулик, почитающий «закон», прямым текстом заявил: молодец, парень, имеешь с меня респект – не будь ты ментом, вообще бы закорешили…

А может, я просто о себе возомнил черт знает что. Может, Прохору надо побыть одному и собраться с мыслями. Ситуация неординарная, не каждый день такое случается. Как бы вы отнеслись к тому, что вас вдруг этак мимоходом занесли в расстрельный список? А к необходимости сдавать «коллег» врагу в обмен на какие-то зыбкие обещания поспособствовать в решении вопроса жизни и смерти? Согласитесь, тут есть над чем поразмышлять…

По истечении какого-то времени мобильный Прохора подхалимски промурлыкал:

– Вам звонят, сэр!

Несмотря на мрачность момента, я невольно хмыкнул. Мама сэра была потомственной швеей-мотористкой, а на извечный русский вопрос третьего разряда – «Ху из э фазер Джон?!» до сих пор не нашла ответа ни одна оперативная служба страны.

– Ты че лыбишься? – насторожился бдительный крепыш справа. – Злое удумал?

– Удумал, – подтвердил я из вредности. – Завалить вас всех – и поехать к стоматологу.

– Х… не страдай, – с юмором у крепышей были нелады – ну буквально ни малейшего проблеска. – Как там оно еще сложится – непонятно. А тут, только дернись – сразу порвем. Понял, нет?

– Понял.

Прохору, очевидно, звонила грузинская сторона на предмет доклада о продвижении. Вор глянул за речку, кивнул и что-то ответил. Затем почесал трубой висок, посмотрел на часы и, в свою очередь, позвонил куда-то сам.

По всей видимости, это был звонок в никуда: вор негромко матюкнулся, сунул трубу в карман и, подойдя к машине, бросил водиле:

– А ну, позвони Жоре. Че-то трубу не берет.

– Может, перебои в сети…

– В голове у них перебои! Тут пять минут езды – какие, в очко, перебои! Звони давай.

Этот звонок также был безрезультатным. Прохор недоуменно пожал плечами:

– Совсем оборзели, бакланы недотоптанные. Номер Санька есть?

– Да, есть.

– Звякни.

– Вы что, думаете, Жора спецом трубу не берет?

– Ты че, поумничать решил?

– Все, уже звоню! – водила послушно принялся перебирать номера.

В этот момент на притихшем шоссе, за речкой, разом возникли три пары фар и едва различимые в закатном полумраке силуэты машин, следующих друг за другом с незначительным интервалом.

– Ну все, готовься. Вот они, твои палачи, – без интонации пробурчал вор и зачем-то сел в машину. – Свет включи.

Водила включил в салоне свет и уточнил:

– Ну че теперь – звонить Саньку, нет?

– Да все, уже не надо. – Прохор достал из кармана мое воззвание и, сверяясь с жирно выделенными цифрами, стал набирать номер на мобильном.

Я впился взглядом в три сдвоенных огонька, медленно пересекающих мост, и затаил дыхание. Трудно подобрать слова, чтобы описать состояние, охватившее меня в тот момент. В принципе, предупредили ведь: все, конец тебе, парень, готовься… А все равно, как увидел фары – нахлынуло…

Наверное, вот так же чувствует себя попавший в капкан олень, завидев приближающуюся волчью стаю. Сердечко скачет, как заяц, дышать трудно, мысли о том, как бы не опозориться и достойно встретить смерть, куда-то напрочь пропали… Вообще пропали буквально все мысли, и голова решительно отказывается работать! Просто страшно, и все тут – хочется упасть на колени и умолять Прохора, чтобы отпустил, пока есть возможность. И пусть грузины стреляют вслед – ничего, я с огромным удовольствием побегаю по местным пустошам, чем сидеть вот так, безмолвно трясясь и глядя, как приближаются эти адские фары…

В общем, я так нырнул в свои переживания, что перестал обращать внимание на то, что творилось рядом, – Прохор с «пацанами» в этот момент были мне как родные, привык я к ним, приноровился, перестал считать за врагов…

Между тем Прохор с кем-то разговаривал, и, судя по отдельным фразам, воспринимаемым моим мечущимся сознанием, разговор шел обо мне.