Каттер мог бы себе сказать, что попал в переплет, потому что Одинокий Волк потерял терпение в отчаянной драке с Уитни, но он знал, что это не так. Покорять женщин-пленниц было специализацией Одинокого Волка, ему был отдан приказ не причинять ей вреда, а только попугать. Но после того как она узнала Каттера, все возможности свелись к одной — взять заложника, пока они не распорядятся золотом; казалось вполне естественным взять Уитни, как он объяснил скептически настроенному Теджасу.

«Ну вот ты ее получил и что теперь будешь с ней делать?» — насмешливо, с некоторой долей раздражения сказал он себе.

Первую возможность подсказывала разгоряченная кровь, которая не остывала от трения о ее нежное тело.

Не важно, что объект внимания бьется, как форель, вытащенная на берег. Каттер прошелся рукой по ее телу, медленно проверяя изгибы, глаза задержались на пылающем злобой лице. Шелковые волосы казались расплавленным золотом, белые фарфоровые щечки покрывал румянец, при свете луны он выглядел как нарисованный.

— Это лучшее, что ты можешь сделать? — вяло спросил он, когда она попыталась ударить его в пах коленом. — Плоховато получается, ты не находишь?

Уитни снова закричала, звук, вырвавшийся из горла, был уже болезненный. Своей тяжестью Каттер придавил ее к острым камням на твердой земле, быстро реагируя на каждое ее движение. Она была в ярости и в то же время в ужасе. От страха крик больше походил на рыдание, звук был хриплый, почти неузнаваемый. Каттер ничего не делал, только держал ее, подчиняя своим прикосновениям.

Но она знала, что за этим последует, она помнила Натана и его холодные, жестокие руки, помнила унижающий акт, который происходит вслед за этим. Уитни почти обезумела от предчувствия. Она не знала, что хуже — ожидание или то, что ей предстоит. Она почти обессилела от борьбы, а Каттер даже не запыхался. Он держал ее без усилий, как-то пренебрежительно, одной рукой, худощавое тело придавило ее своей тяжестью так, что она еле дышала. Она ощущала мускулатуру голой груди, длинные ленты мышц, которые выглядели такими рельефными и гладкими, но оказались неподатливыми. Ребра касались ее живота при каждом движении, и она заметила, что сопротивление только больше распаляет его. На миг ей вспомнилось его тело, каким она в первый раз его увидела, и она отбросила воспоминание, пока не потеряла рассудок от страха и изнурительного озноба.

Все бесполезно. Сквозь тонкую набедренную повязку и еще более тонкую ткань панталон — о, зачем она не надела нижнюю юбку, километры юбок! — она чувствовала его настойчивый мужской орган, вдавившийся в нее так горячо, что она задыхалась. И когда она подняла на него взгляд, полный замешательства и страдания, он еще теснее вдавил в нее свое тело.

Это было уж слишком. Чтобы не видеть его триумфа и злорадства, она закрыла глаза. Зажатые волосы не давали отвернуться, и она почувствовала, что он смотрит на нее как бы размышляя — как на блюдо с едой. Наверно, так оно и есть. Она попыталась вспомнить подробности пытки, которую он ей расписывал, но, слава Богу, в ней не было ничего от каннибализма.

Потом она была уже не так в этом уверена, потому что он начал ее пробовать маленькими, легкими поцелуйчиками, и она окаменела в его жестком объятии. Она вскинула ресницы, он увидел ее испуганные золотистые глаза, глубокие, как каньоны Аризоны.

— Что бы ты ни собирался делать, — удалось ей выговорить, но голос был не презрительный и надменный, а отвратительно слабый и полный страха, — делай и оставь меня в покое!

С чувственно подрагивающими губами, с холодной улыбкой, которая не передавалась глазам, Каттер наклонил голову, и лунный свет блеснул на черных волосах.

Медленными движениями он стал расточать поцелуи на открытые места отпрянувшего тела.

Уитни быстро поняла, что сдаться в теории и сдаться на практике — разные вещи. Первое включает в себя прекращение сопротивления в уме, второе — о, второе! — в него входит гораздо больше. Когда Каттер успел перейти от грубого подавления к искусительному соблазнению непокорного тела? Он сменил тактику так неуловимо, что она это не сразу поняла.

Как она могла хоть на миг забыть движения этих опытных рук, эту умелую ласку, которая вызовет отклик даже у репы?

— Что… ты… делаешь? — прерывисто сказала она, когда этот убийца стал медленно распускать шнурок рубашки. Жалкий кусок ткани был последним, что разделяло нагие тела, и она хотела еще теснее прижаться к земле, пытаясь уйти от искусных, уверенных пальцев, которые управлялись со шнуровкой с ловкостью горничной.

Мелькнула смутная мысль: а как же иначе, у негр, видимо, большой опыт в деле развязывания шнурков на платьях леди.

— Ты велела мне поторопиться, моя радость, а я ненавижу заставлять леди ждать, когда она такая горячая и уже готова, — пророкотал Каттер у нее над ухом, отчего Уитни еще больше напряглась.

В отчаянии она сказала:

— Но я… вовсе не горячая! — И словно в подтверждение этих слов по телу пробежала дрожь, охватив ее всю, от корней светлых волос до пальцев босых ног.

Слегка насмешливо Каттер сказал:

— Есть разница между горячая — и горячая.

— Ты говоришь загадками, и я не знаю, что ты имеешь в виду!

Каттер все еще придерживал ее связанные руки над головой, теперь он опустил их вниз, руки легли между телами, и он стал разглядывать гладкие, наманикюренные пальчики и нежные розовые ладошки, никогда не знавшие мозолей.

— Может, и не знаешь, — задумчиво сказал он, вдруг осознав, что есть такая возможность. — Вообще-то я начинаю думать, что ты в самом деле понятия не имеешь, о чем я говорю.

Он слегка подвинулся, опустил ее руки ниже, они оказались как бы в ловушке, сдвинул их по гладкому, плоскому животу, раздвинул края оленьей кожи, и Уитни дернулась.

— Нет! О, не надо! Если тебе надо… делать то, что ты собираешься, не жди, что я буду в этом участвовать!

— Участие предполагается, — сказал Каттер прямо в ухо, от его дыхания взлетели пряди белых волос, и ее опять охватила дрожь. — Вообще-то участие просто необходимо. Я не могу… создавать… один.

— Создавать что? — Голое был жалкий, но она считала, что если будет заставлять его говорить, то это отсрочит неизбежное.

— Создавать звезды, рассыпать лунную пыль и магию — в таком роде. Ты знаешь все эти эвфемизмы для прелюбодеяния, они встречаются в любовных романах, которые вы, женщины, обожаете читать. — Рот скривился в улыбке. — Разве что ты их не читаешь. Похоже, ты предпочитаешь приключенческую литературу, сказки про убийц и раскрашенных дикарей. Для того и приехала сюда, да? Исследовать? Что ж, мисс Брэдфорд, я намерен помочь вам в исследованиях. И ты сможешь вернуться в Нью-Йорк, забиться в укромный уголок, где реальность тебя не потревожит, и написать о том, как апачи тебя похитили, затащили в горы и… насиловали до утра, пока не встало солнце.

Губы опять оказались возле ее уха и наказующе выжгли личное клеймо, игнорируя тихий всхлип, потом передвинулись на губы, сначала мягко, успокаивая, потом крепче и захватили рот и душу с жаркой жестокостью, прикрытой личиной желания.