Саша переоделся, сунул в карман бумажник с деньгами и паспортом, потом выкатил из гаража велосипед и неспешно направился по лесной тропинке к аэродрому, который был примерно в полукилометре от поселка. Его «чайка» стояла в Гатчине. В принципе вполне можно было купить и еще одну, но зачем? Ездить в Гдов в общем-то незачем, по объекту бессмысленно, тут и велосипед не нужен. И аэродром рядом, а там стоит Сашин личный «Тузик».

Еще в школе Александр иногда жалел, что в Союзе нельзя иметь свой самолет. Хотя, казалось бы, какие тут еще аэропланы, когда и автомобиль-то толком не купишь! Но почему-то трудности при покупке «жигулей» задевали Александра куда меньше, чем полная невозможность приобрести что-нибудь крылатое. В конце концов, тот же «запорожец» приобрести можно без особых проблем, а вот с самолетом натуральная труба. Прямо хоть сам строй! Саша бы и построил, но для этого ему нужно было родиться хотя бы лет на десять раньше, с начала восьмидесятых КГБ уже рассматривал самодеятельных авиаконструкторов как свою потенциальную клиентуру. А тут — пожалуйста. И стоит этот «Тузик» всего девятьсот восемьдесят рублей, причем его можно купить с трехлетней рассрочкой и первым взносом в триста пятьдесят, но при этом подписать обязательство раз в год отбывать недельные сборы, а в случае войны стать ночным бомбардировщиком или связником. Впрочем, этот самолетик не возбранялось купить и просто так, но тогда он обошелся бы в три тысячи. Так что Саша выложил свою месячную получку, которую после покупки автомобиля все равно не удавалось растратить больше чем на треть, как приходило время следующей, и подписал бумаги на рассрочку платежей и свои обязательства. После чего за пятьдесят рублей еще два месяца посещал вечерние курсы, где его научили летать, и все. Вот он, его личный аэроплан, лети на нем куда угодно, только, разумеется, сначала сообщив об этом в режимный отдел.

Самое интересное, подумалось Саше, что в новом мире его должность называется точно так же, как и в старом — старший лаборант. И круг обязанностей вроде похож, но только за одним исключением. Там только считалось, что Саша является ответственным за бесперебойную работу всего, что находилось в его подвале. На самом деле кто угодно мог прийти и заявить, что вот это надо сделать вот так, — примерно как в случае с Кисиным и случилось. Ну и снабжение, конечно, оставляло желать лучшего, а уж про зарплату стыдно и вспомнить. Какая ответственность в восемьдесят девятом году могла быть за сто тридцать рублей в месяц?

Здесь же Александр получал триста пятьдесят, и это при куда большей весомости тутошнего рубля. Заведующий комплексом был чистым администратором. То есть Саша ему говорил, чего не помешало бы сделать, тот записывал это в блокнот и вскоре сообщал, когда оно будет готово. Правда, иногда Александра ненадолго занимал вопрос: а что с ним будет, если он, например, начнет халтурить? Но проверять не было ни малейшего желания. И вовсе не из-за жутковатой славы Георгия Андреевича. Лаборант достаточно пообщался с канцлером, чтобы понять: он всегда делает то, что обещал. Правда, иногда с фантазией, этого у него не отнимешь… Так вот, на прямой вопрос: «А вдруг не справлюсь?» — ответ был: «Чинить магнитофоны в „Октябрьскую“ вас возьмут и без моей протекции».

Да уж, взлетел я тут высоко, подумал лаборант, подъезжая к рулежной дорожке, где уже стоял его «Тузик». С самим канцлером за руку здороваюсь! И несколько раз удостаивался приглашения на вечерний чай или пиво. Впрочем, беседовать с Георгием Андреевичем всегда было интересно. Особенно запомнился первый разговор, когда канцлер разъяснил лаборанту некоторые тонкости реального устройства власти в Российской империи.

— Вот вы мне тут говорили про разделение властей, — заметил Найденов, обстукивая воблу о край полированного стола, — так ведь неужели не заметно, что оно у нас есть? Не на законодательную, исполнительную и судебную, реально такого и в двадцать первом веке не больно-то найдешь. Но почему вы решили, что это вообще единственная возможность? Тут ведь важна не конкретика, а просто сам факт. И у нас есть совершенно четкое разделение, причем классическое, описанное Стругацкими. Помните: «Король по обыкновению велик и светел, а дон Рэба безгранично умен и всегда начеку». Причем они специально подчеркивают, что это не ситуация «великий ум при слабом государе», несмотря на полную дебильность описываемого там короля. Это именно разделение властей, и у нас оно как раз такое и наличествует, причем при очень неглупом и волевом монархе. Император велик, светел, милосерден, отзывчив, доброжелателен и много чего еще. У меня все эти эпитеты даже записаны на специальной шпаргалке, а он их и так помнит. Ну а я — всё остальное. Очень удобно, между прочим. Сталин, например, в вашей истории вынужден был одновременно быть и великим, и добрым, и грозным, а это довольно утомительно и не всегда удается вовремя переключиться.

— И как, интересно, на самом деле выглядит ваша борьба добра со злом? — хмыкнул лаборант.

— Пожалуйста, могу рассказать о позавчерашней беседе. Приезжаю это я к величеству поужинать, а он, ложку до рта не донеся и мне не дав, начинает возмущаться: да с какой такой стати я буду миловать этого мерзавца, что ты мне за бумагу подсунул? Дали ему у тебя четвертак, и пусть сидит на здоровье, радуется, что не повесили! Это мы с ним про одного военпреда, попавшегося на откате. Пришлось напомнить, что у нас давно принято в честь тезоименитства кого-нибудь миловать, а остальные кандидаты еще хуже. Правда, обещание, что сниженный до червонца срок помилованному покажется далеко не медом, наш всемилостивейший государь с меня все-таки взял.

— Но тогда ваш образ немножко недоработан, — заметил лаборант, — я имею в виду анекдоты про Найденова. Рассказывают же, и не так чтобы редко, но случаев, чтобы кого-то за это посадили, нет.

— Почему же недоработан? Канцлер, конечно, тиран и душитель демократических свобод, но в чувстве юмора ему никто не отказывает и комплексом неполноценности он не страдает. Ему на всякую болтовню в общем-то начхать, так что все вполне в этот образ укладывается. Тем более что анекдоты вещь довольно полезная. Во-первых, половину из них придумывают в моем информбюро. Талантливо сочиненный и к месту запущенный анекдот по эффективности не уступает пропагандистской кампании в прессе, а уж если это делать в комплексе, то и тем более. Потом есть так называемые тестовые — это когда по скорости распространения и популярности анекдота можно судить о настроениях в обществе. Ну а насчет посадок… По-моему, когда органы вместо работы начинают заниматься подобной ерундой, то это говорит сразу о двух вещах. Первая — у них недопустимо упал профессиональный уровень, если не могут справиться с ситуацией несиловыми методами. И вторая, обычно тесно связанная с первой, означает, что численность личного состава там недопустимо завышена, давно пора было разогнать лишних.

— Ладно, одну половину сочиняет ваше информбюро. А вторую кто? Недовольные.

— Разумеется, но не сажать же их за это? Общества без недовольных не бывает. К тому же сочиненное по велению души и от избытка юмора — оно редко носит чисто деструктивный характер. А вот случаи, когда сочинительство происходит за деньги, уже подлежат силовому пресечению. Но опять же не за анекдоты, а за те самые деньги или еще за что-нибудь. Как правило, безгрешные люди таким не занимаются, так что выбор есть.