сумела сменить охрану завода и повлиять на состав участников. Сторонники ЦК жаловались, что до сих пор на собрания пропускали только по удостоверениям райкома и что оппозиционеры снабжали комсомольцев кандидатскими карточками и впускали под таким предлогом в зал. Оппозиционеры отвечали, что цекисты приглашали сотни членов партии в качестве гостей и в нарушение устава партии позволяли им принимать участие в голосованиях. В момент открытия собрания сторонники Зиновьева проломили тараном заводскую стену, разломили дощатую перегородку и пропустили на завод 2–3 сотни комсомольцев, надеясь таким образом вернуть себе контроль над ситуацией. Список президиума собрания был причиной бесконечных споров, и в итоге его скомбинировали на паритетных началах. Атмосфера осталась накаленной. Главный доклад сделал Томский, содоклад – Евдокимов. Дополнительные выступления цекистов Калинина, Ворошилова и Петровского были встречены выкриками, улюлюканьем и топотом. Куклин, Глебов-Авилов и Минин выступали в пользу ленинградской делегации на съезде, но и им не давали говорить. В итоге линия Сталина – Бухарина завоевала большинство. По уже знакомому нам сценарию собрание отстранило от руководства партийным коллективом оппозиционное бюро и избрало оргпятерку для подготовки к избранию нового бюро[1306]. Сколько комвузовцев присутствовали на собраниях на «Красном путиловце», сказать трудно, но известно, что после 31 декабря многие из них участвовали на фабриках и заводах в разъяснении существа решений съезда. Из 266 студентов, являвшихся руководителями политшкол и кружков на заводах, лишь 54 поддерживали оппозицию. Минин уже давно был пастухом без стада[1307].

Победа на Путиловском заводе ознаменовала завершение отчетно-съездовской кампании в партийной организации Ленинграда: по отчету Молотова в ЦК, из 72 967 коммунистов, присутствовавших на собраниях, проголосовали за одобрение решений съезда 70 389 (96,3 %), против – 2244 (3,2 %) и воздержались 334 (0,5 %)[1308]. «В Ленинграде мы действительно поработали на славу, – писал Ворошилов в письме Орджоникидзе. – Успех полный, но не неожиданный. Со дня приезда и подробного ознакомления с обстановкой мы увидели, что оппозиция скользила, к нашему счастью, по поверхности. Низы партии были не осведомлены о происходившем процессе отхода ленинградской организации (исподволь) от партии. Заправилы думали, что мы начнем наши доклады с активов, где нам была предуготовлена и должная встреча, и верный провал. Когда же мы двинули по заводам и фабрикам, бузилыцики совершенно растерялись. После уже „вожди“ не могли попасть в „тон“, а мы лупили, не давая ни отдыха, ни сроку. Много было замечательных эпизодов. За 16 дней, проведенных в Л[енингра]де, я буквально помолодел, так много пришлось пережить моментов, напоминавших [события 1904], [190]5–[190]7 годов. Сейчас у нас все спокойно и только изредка, как после большой бури, пронесется свежий шумок ветра, но тут же стихнет»[1309]. «Легкость», с которой удалось «изолировать» оппозицию, Сталин объяснял тем, что «съездовская кампания совпала с тем напором демократизма в партийных низах Ленинграда, который накоплялся исподволь и, наконец, прорвался в форме перевыборов бюро коллективов». Член ЦК ВКП(б) И. П. Жуков сравнил Зиновьева с «феодальным князем», превратившим ленинградскую организацию в «феодальную вотчину», в которой ни один коммунист «не имел права сказать ни одного слова против оппозиции»[1310].

Говоря от имени оппозиции, Евдокимов называл подсчеты Молотова фальсификацией: «Если к действительным „итогам голосования“ на коллективе „Красного Треугольника“ присоединить то, что на другом гиганте – „Красном Путиловце“ голоса разделились почти поровну, что на заводе им. Егорова на первом собрании резолюция ленинградской делегации собрала большинство, а на повторном собрании голоса разделились, что на Трубочном заводе из 948 членов и кандидатов партии в голосовании участвовали всего 361 чел., причем 75 голосовали за ленинградскую делегацию, что на „Красном Гвоздильщике“ из 707 товарищей за осуждение делегации голосовали 206 челов. против 168, а свыше 300, испуганные репрессиями, предпочли вовсе не голосовать, – если вспомнить, что такая же картина была на всех крупнейших фабрично-заводских коллективах Ленинграда, то станет совершенно очевидно, что цифры тов. Молотова, мягко выражаясь, совершенно неправдоподобны»[1311].

25 января 1926 года секретариат губкома объявил о созыве чрезвычайных конференций с целью переизбрания оппозиционных бюро райкомов. В связи с тем, что последние все еще отказывались подчиняться решениям съезда, многие партийные коллективы давно уже обращались в секретариат ЛК с просьбами о переходе под его непосредственное руководство. Новые партийные органы Ленинграда избирались в таком составе, «чтобы руль партийной организации направлялся, чтобы никогда никакие препятствия и заграждения не могли бы привести к… положению, когда передовая, лучшая часть нашей организации, оказалась [бы] фактически отколотой от всей партии»[1312]. Собрания ответственных организаторов коллективов 28 января и 3 февраля закрепили изменение политического курса. Вместе с тем победители отметили, что «нужна чуткость к… товарищам [которые проявили] колебания»[1313]. Проводилось различие «между теми товарищами, которые осознали свою ошибку и могут с нами работать, и теми товарищами, которые остаются в оппозиции»[1314]. Как правило, новый состав бюро райкомов и первичных парторганизаций формировался из представителей инициативных групп, участвовавших в разгроме зиновьевской «фронды». Такого рода повышения для участников групп оговаривались заранее. Г. И. Григоров из Военно-политической академии вспоминал, что Н. М. Шверник в январе 1926 года предлагал ему принять участие в предстоящей массовой смене городского партийного руководства. В случае согласия стать секретарем парткома Путиловского завода Шверник обещал впоследствии продвинуть Григорова в ЦК или ЦКК[1315].

Борьба за контроль над ленинградским партийным аппаратом была чем-то бóльшим, чем политика. Вместо того чтобы рассматривать такие баталии как использование голой силы, правильней понимать институции, которые в них участвовали, как воплощения большевистского дискурса. Соревнующиеся учреждения – ЦК против Ленинградского губкома, партийные бюро против инициативных групп – все претендовали на репрезентативность, выборность, все пытались вписать партийцев в институционные структуры, которые они считали наиболее легитимными. Каждая институция делала все, что в ее силах, чтобы навязать свое ви'дение партийной иерархии. В то время как Москва хотела, чтобы власть шла со столичной вершины партийной пирамиды, и поэтому требовала полного подчинения Центральному комитету, Зиновьев и подвластный ему ленинградский аппарат защищали автономию одной из старейших партийных организаций. Легитимность зависела от того, какая партийная инстанция наделяла тот или иной институт авторитетом и какой аспект большевистского языка мобилизовался в процессе. Севзапбюро ЦК, например, было важным учреждением с правом вмешиваться в дела ленинградской городской парторганизации, так как предполагалось, что региональные партийные организации должны координировать свою работу с центром. На контрасте с этим разговор о легально избранных секретариате губкома или бюро райкомов показывает, что зиновьевцы легитимизовали себя через поддержку рабочих города. Если сталинцы метались между централизмом и демократией, между необходимостью указать на всевластность центра и