— Ты видел хоть раз, чтобы Костенко дежурил по отделу? Или в типографию бегал, или «свежей головой» был? Ни разу. И Витька — это Костенко номер два. Он скорее в психушку готов, чем за станок.

— Заяц, ты очень злой! — сообщил ему Смолянинов. — И ты циник!

— Такие из принципа ставят перед собой задачи, на которые нет ответа! — гнул свое Зайцев, потихоньку разъяряясь.

— Фу! А еще Зайцев! Волчара ты позорный!

Зайцев сник.

— Я хочу понять, отчего мы с тобой не беремся за такие дела, — объяснил Смолянинов. — А если беремся, то не доводим до конца. У тебя сколько публикаций было по «Программе «Зомби»?

— Ну, восемь… или девять.

— Кстати, у Костенко ни одной.

— Нет, была одна. Первая. Там стояли две подписи — моя и его.

— Вот именно. У него, который все придумал, одна. А у тебя двадцать. И он в больнице, а ты здесь. Почему? Сказать?

— Ну скажи. Тоже мне…

— Потому что его интересовал результат. А тебя — публикации. Ты как только уперся в стенку и понял, что писать больше не о чем, сплавил тему на сторону. Ларину вот этому. А Тимке нужен был результат, он боролся за идею, понял?

— Ну и что? — резонно спросил Зайцев.

— Да ничего! Просто ты профессионал, а он нет. Вот и все.

— Так я это сам говорил.

— А я с тобой и не спорю.

— А о чем мы тогда?..

— Я разобраться хочу, — жестко произнес Смолянинов.

— Ладно. — Зайцев невоспитанно сплюнул под ноги и прикурил новую сигарету от окурка. — Понял я тебя, Кир. Понял. Значит, так. Рассказываю один раз. Я сплавил эту тему Ларину потому, что почувствовал, что мне страшно. Все, я это сказал. Вслух. Ну что, съел?

Смолянинов молчал.

— И потом, там действительно был тупик, — объяснил Зайцев. — Я на самом деле уперся в стену. Дальше информация кончалась. Меня футболили из инстанции в инстанцию, никто не хотел со мной говорить. Ну, я и…

— Нашел того, кому было не страшно, — кивнул своим мыслям Смолянинов.

— Пожалуйста, — развел руками Зайцев. — Пожалуйста.

— Олежка, тебя ведь никто ни в чем не обвиняет, — улыбнулся Смолянинов. — Извини, я просто что-то задумался обо всем этом… Мне казалось, что у тебя есть ответ. А ты и сам ничего понять не можешь.

— Страшно было. И Костенко тоже боялся. Он сам мне говорил. Да все боялись, Кир! Все! Даже Гульнов боялся, который вообще был в стороне. Знаешь, как он озверел, когда нас цензура прикрыла?! А ведь он неспроста тогда рогом уперся. Он тоже понял, какая это страшная тема и как больно за нее можно получить. А Тимофей, между нами говоря, повел себя, как сука высокомерная! Глядел на нас свысока и хихикал — мол, побойтесь с мое, мужики… Он-то думал, я этого не вижу…

Смолянинов встрепенулся и хитро глянул на хмурого Зайцева.

— А пошли-ка мы с тобой кофейку долбанем! — процитировал он шутку с факультетского капустника.

— По чашечке! — подхватил Зайцев.

— Кружечек по восемь! — завершил диалог Смолянинов.

— Пошли, — кивнул Зайцев и снова погрустнел. — Тимку помянем.

— Помянем, — согласился Смолянинов. — Хреново без него. И не так уж чтобы очень близко я его знал, а вот… хреново.

Они вышли на проспект Маркса (или теперь Моховую?) и молча двинулись к метро, наклонившись вперед, навстречу внезапно подувшему ветру.

— «Если рассудок и жизнь дороги вам, держитесь подальше от торфяных болот, особенно ночью, когда силы зла безраздельно властвуют над миром», — вдруг процитировал Смолянинов. — Я сказал это Костенко почти два года назад. Как раз после самой первой вашей публикации. Сейчас вот вспомнилось…

— Я тебе соврал насчет психушки, — пробормотал Зайцев. — И тебе, и Витьке, всем соврал.

Смолянинов остановился так резко, что Зайцев по инерции проскочил вперед. И останавливаться не стал. Смолянинов догнал его и крепко взял за воротник.

— Пошли, пошли, — сказал Зайцев, неприязненно морщась. — Пива очень хочется.

— Так что же с ним на самом деле?! - грозно вопросил Смолянинов, мелко тряся Зайцева за воротник.

— Удрал он! — рявкнул Зайцев, вырываясь. — Сбежал! Сбежал!!! Бросил все и рванул! И в психушке не он, а его мать! А отец застрелился, понял?! С собой покончил! Ясно тебе?!

— Откуда ты… — пробормотал Смолянинов, выпуская зайцевский воротник и снова останавливаясь. Зайцев тоже встал. Прохожие на него оглядывались.

— К Гульнову кагэбэшник приходил, — сказал Зайцев устало. — И ко мне тоже. Все напугать пытался — государственная тайна, измена Родине…

— А Костенко где? — пробормотал обалдело Смолянинов.

Зайцев скорчил в ответ гримасу.

— Первый раз Тим меня предал, когда разыграл спектакль, будто уходит из расследования, — сказал он горько. — И не только меня, всех нас. Второй раз предал, когда симулировал манию преследования. Он ведь на самом деле ложился на обследование в какой-то институт. И мне это действительно его отец по телефону сказал, я просто зажал информацию. А в третий раз он нас предал, когда пропал без вести.

— Да почему же предал? — удивился Смолянинов. — Наоборот, он все взял на себя, он хотел один…

— А это что, не предательство?! - воскликнул Зайцев. — Он что-то узнал, понимаешь? Узнал что-то такое, что испугался и сбежал! Почему он к нам не пришел, а? Думаешь, мы бы не раскрутили это дело?! Да мы бы всю страну на уши поставили! Но он хотел все один, только один! Я от страха ночами не спал, квасить начал, мне среди бела дня чертовщина мерещилась, а получается, целый год потратил на какую-то х…ню! И теперь мы здесь, и все в говне, а он неизвестно где, и его ГБ ищет! Это что, не предательство?! - орал Зайцев, надсаживаясь.

Смолянинов стоял перед ним и глядел себе под ноги.

— Что ж мы, не люди? — спросил его Зайцев уже тихо. — Не друзья ему? Получается так. Получается, он нам не верил. Чем мы это заслужили? Тем, что помогали ему всем, чем могли? Что, мы меньше его рисковали? Мы ведь тоже с Гульновым запросто идем по статье об измене Родине… Мне этот кагэбэшник очень здорово все объяснил. Ну, плевал я на статью, ни х…я они мне не сделают. Но я по-прежнему ни х…я не знаю и ни х…я не понимаю! А Костенко, сука, что-то знает! А мы — нет! Это что, по-человечески?

— Государственная тайна, измена Родине… Значит, это все правда? — пробормотал Смолянинов.

— Значит, это все правда, — эхом ответил Зайцев.

— И что ты теперь намерен делать?

— А что ты мне посоветуешь? — спросил Зайцев. — Вот поставь себя на мое место. Ну, поставь.