Как же случилось, что писатель, ещё недавно сам искренне разделявший увлечения инженера Кавая, сумел так критически, так живо и убедительно изобразить своего героя? Этому в значительной степени способствовали обстоятельства, круто изменившие образ жизни и самый характер творчества Танидзаки.

* * *

1 сентября 1923 года в районе Токио-Йокохама произошло сильнейшее землетрясение, во время которого погибло более ста пятидесяти тысяч человек. Нетрудно представить себе, какое страшное впечатление произвело стихийное бедствие такого масштаба не только в Японии, но и во всём мире, в те годы ещё не подозревавшем о грядущей трагедии Хиросимы и Нагасаки… Поток беженцев устремился прочь из более чем на две трети разрушенных городов. Уехал и Танидзаки. Он обосновался в так называемом районе Кансай (западная Япония), в городе Кобе, крупнейшем после Йокохамы портовом городе Японии, где также имелась довольно значительная колония иностранцев, и можно предположить, что для Танидзаки, искавшего привычные условия жизни, это обстоятельство поначалу в известной мере определило выбор временного пристанища. Вместе с тем Кобе находится совсем рядом с древними столицами Японии Киото и Нарой и в непосредственной близости к старинному торговому городу Осаке.

Танидзаки рассчитывал пробыть в Кансае лишь короткое время, а остался там на долгие годы. «Потому что район Кансай — я имею в виду не только Киото, но и старую Японию Осаки, Киото и Нары — покорил меня прежде, чем я успел это осознать», — писал годы спустя Танидзаки в эссе «Думы о Токио» (1934).

Весь этот обширный район по праву считается колыбелью японской культуры, здесь зародилось и расцветало японское искусство — архитектура и скульптура, живопись и декоративное садоводство, литература — поэзия и проза, отсюда пошёл японский театр Кабуки, где играют актёры, и «дзёрури», где действуют большие, чуть ли не в рост человека, куклы. Здесь возникли и развивались замечательные художественные ремесла — ткачество, керамика, роспись по лаку и многое другое. Но, может быть, не менее важным было то, что здесь, в этой японской «глубинке», всё ещё бытовали старинные нравы, сохранилась утончённая, веками отшлифованная культура общения, исконные, традиционные обычаи старины.

Не удивительно, что воображение Танидзаки всё больше занимают проблемы национальной культуры, национальной эстетики. Он много размышляет о соотношении восточной и западной культур, которой ещё недавно так восхищался. Симптоматично, что в 1926 году, после вторичного недолгого пребывания в Шанхае, он уже сетует на то, что в городе слишком сильно чувствуется европейское влияние. «Чтобы узнать Китай, надо ехать в Пекин», — пишет он в «Записках о Шанхае». Он по-прежнему много работает, публикует рассказы, эссе, в том число известные «Записки болтуна». Среди разнообразных проблем литературного характера в них затронут и вопрос об особенностях культуры Востока: «Прежде всего, что подразумевается под этим термином? (Танидзаки имеет в виду английское слово «ориентализм». — И. Л.) Это не вполне ясно мне самому, но, коротко говоря, речь идёт о восточных эстетических вкусах, образе мышления, физическом сложении, характере. Не знаю, как точнее всё это описать, но я ощущаю в Востоке что-то своеобразное, отличное от Запада, не только в литературе и искусстве, но и во всём, начиная от политики, религии, философии и кончая делами повседневными, одеждой, едой, жилищем».[135]

Желая доказать правомерность популярной литературы, доступной широкому кругу читателей, а не только интеллигенции, Танидзаки берётся за создание широкомасштабного романа на материале исторических событий XVI столетия («Заросли хризантем», 1930). Роман остался незаконченным, но ещё за год до того, в 1929 году, вышел в свет другой, не столь обширный роман «О вкусах не спорят», свидетельствующий о новых эстетических горизонтах, открывшихся перед творческим воображением Танидзаки. Герой этого произведения, страдающий от разлада в семье (супруги давно уже равнодушны друг к другу и по молчаливому согласию оба имеют связи на стороне), открывает для себя новый, прекрасный и чистый мир в традиционном искусстве, в «чисто кансайском» укладе жизни, где изящная, деликатная, скромная женщина О-Хиса, истинная уроженка Кансая, являет собой образец идеальной женщины, так непохожей на его европеизированную, по-современному образованную жену.

В начале 30-х годов Танидзаки создал серию произведений, составивших лучшие страницы его творчества. Наступил расцвет его дарования. Один за другим выходят в свет рассказы «Лианы Есино» (1931), «Рассказ слепого» (1931), «Асикари» (1932), «История Сюнкин» (1933), эссе — в том числе знаменитая «Похвала тени» (1934)[137]и «Думы о Токио» — и многое другое. Это время совпало со счастливыми переменами в личной жизни писателя — в начале 30-х годов он встретил свою будущую жену, Мацуко Нэдзу, разведённую жену осакского коммерсанта, любовь к которой пронёс до конца жизни (два его предыдущих брака оказались несчастливыми). Танидзаки было уже больше сорока лет, юность, полная творческих исканий и увлечений, осталась позади, наступила пора творческой зрелости.

Рассказ «Лианы Ёсино», по единодушной оценке японской критики, — одно из самых проникновенных и поэтических произведений Танидзаки, подобно лианам, растущим в Ёсино, всеми корнями глубоко вросшее в родную почву, но, может быть, именно поэтому наиболее «закрытое» для европейских читателей. А между том японским читателям одно географическое название «Ёсино» уже говорит о многом, рождает бесчисленные аллюзии.

Горы Ёсино на полуострове Кии, к югу от старой столицы Киото, испокон веков славились деревьями сакуры, недолгое весеннее цветение которой воспевали поэты с древних времён. «Как любому поэту известно о цветении сакуры в Ёсино…» — распевали средневековые сказители уже в XIII веке. Но Танидзаки переносит действие в другой сезон — в осень, когда становятся ярко-красными листья японского клёна и тоже справляется праздник красоты, так же освящённый традицией, как любование сакурой, но менее известный за пределами Японии.

Трудно определить жанр рассказа. Что это — дневник путешествия, жанр, утвердившийся в японской литературе тысячу лет назад и по сей день любимый японцами? Или новелла о любви молодого горожанина к крестьянской девушке? Или, может быть, гимн труду-искусству, потому что изготовление знаменитой японской бумаги «васи» издавна считалось искусством, а бумага «васи» — художественным изделием, предметом эстетического любования, в древние времена её, как лучший подарок, преподносили придворным дамам? Или, может быть, главное здесь — сочувственный рассказ о крестьянской девушке, проданной в «весёлый квартал» города Осаки, о крестьянских детях, отданных в услужение? Всё сплетено в одни клубок, окрашенный в идиллические тона.

И любовь здесь совсем другая, и женские образы уже не те, что в ранних произведениях Танидзаки. Куда девались демонические героини его прежних рассказов, жестокие и порочные? Теперь красота неразрывно связана с верностью, с традиционными женскими добродетелями. Такой верной возлюбленной была легендарная Сидзука, такой же была и добродетельная купеческая жена, покойная мать Цумуры (Танидзаки не забывает упомянуть, что она осталась чистой вопреки обстоятельствам), такой же верной и преданной будет крестьянская девушка О-Васа.