— У меня всё нормально. Я адекватен и бросаться на людей не собираюсь. Если нельзя приватно, присутствуй: буду говорить с ней при тебе.

Andru — Sorry (Female Flip)

Небольшая серая комната, посередине стол, по обе стороны которого стулья установлены так, чтобы беседующие находились друг напротив друга. На одном из них Кристина, весь облик которой кричит о потерянности и отчаянии.

Сажусь напротив, долго смотрю на неё, ожидая встречного взгляда — хочу видеть её глаза. Пинчер стоит немного поодаль — мне никто не доверяет, все ждут от меня безотлагательной кровавой мести. Но я здесь не за этим, мне нужно понять. Просто понять её поступок.

Знаю, что за толстым стеклом за нами наблюдает ещё несколько пар глаз, и так же точно наверняка знаю, что ни о какой приватности здесь речи нет и быть не может — в лучшем случае всё то дерьмо, что всплывет в результате разговора, станет судебным материалом, в худшем — попадёт в заголовки газет.

Поэтому мы молчим оба, и я и она. Мне только нужны её глаза — я хочу выяснить: «За что?». Хочу понять.

Наконец, она поднимает их — короткий контакт, совсем непродолжительный, быстрый, но я успеваю выхватить главное — отчаяние.

Она отворачивается, спустя время шёпотом признаётся:

— Я облажалась… Недооценила.

Поднимаю руки к лицу, мне срочно нужно провести по нему ладонями, чтобы снять признаки накатившей ненависти и негодования, но дернувшийся позади меня Пинч, вынуждает остановиться. Откидываюсь на спинку стула, обнимаю себя руками — стараюсь сжать всю боль в комок, спрятать, сдержать, ведь мне сейчас важно понять…

— Почему? — спрашиваю.

— Не знаешь? — отвечает так же тихо, едва слышно.

— Нет.

— Я… я… люблю тебя.

К моему лицу приливает кровь, меня бросает в жар… «Держись, Алекс!» — прошу себя мысленно, буквально умоляю: «Не подкачай!».

И я держусь: минимум эмоций, минимум движений, минимум слов.

— Это не любовь, — говорю тихо.

Только в одной этой фразе заключён крик, отчаянный вопль моей души: «Ты, чёртова дура, да будь ты проклята со своей любовью! Знаешь, чего я сейчас хочу больше всего на свете? Знаешь? Нет!? Подорваться со всей физической мощью, какая заложена во мне природой, рвануть так, что завалится этот стол, подскочить к тебе, схватить за горло и сжать его так, чтобы тот стержень, который держит тебя на этой земле тихонько хрустнул, и я бы повторял это снова и снова, тысячи раз хочу задушить тебя и сломать этот твой чёртов хребет! Так что засунь свою грёбаную любовь куда подальше!».

Она поднимает на меня свои глаза, и я знаю, всё это читает в них — у нас молчаливый диалог, мы слышим мысли друг друга.

Я смотрю на неё с такой ненавистью, что ей явно становится легче, и она уже не отводит глаз, поэтому у нас почти поединок взглядов, кровавый роман, я хлещу её импульсами своей ненависти, она меня своей обидой и разбитыми надеждами. В эту секунду я начинаю ненавидеть весь мир с его законами и закономерностями.

— Любовь бывает разной, — буквально прошипела эта змея.

— Твоя — ядовитая… — я тоже могу быть опасен.

Глаза в глаза. Я больше не произношу ни слова, но она знает: лучше ей не выходить из застенков, лучше ей умереть в тюрьме. Её зрачки расширяются от осознания того, что она видит в моих, а я вижу в её страх, ужас, панику, необъятную, бесконечную ненависть и… и любовь…

Чёрт возьми, в них есть любовь, та самая, которая бывает разной…

Tears & Marble — What is Love Haddaway Cover

В эту секунду мне хочется умереть…

Теперь уже я отвожу свой взгляд, не выдерживаю, не понимаю жизни, не понимаю её законов, не понимаю людей и их поступков.

Я хочу жить, любить свою женщину, своих детей, я хочу заботиться о своей семье, хочу приносить пользу людям… Откуда, ну вот откуда берётся всё это дерьмо? Зачем существует такая любовь, на которую нет ответа?

Мне жаль её. Её сердце любит так, как умеет, оно бьётся чаще, глядя на меня, я заставляю её мечтать, летать и… страдать. Она не может запретить себе любить, но и отойти в сторону так, как сделали это другие, не может. Я знаю, что это, я знаю, каково это. Мы похожи, не умеем любить наполовину, не умеем приказывать себе сдерживаться, притормаживать или поворачивать на другую улицу, как умеют другие, да та же Лера, например. Поэтому я её понимаю. Понимаю и ненавижу. Хочу убить. Душить хочу, душить. Не за то, что любит, а за то, что позволила этой одержимости убить моего сына, за то, что изувечила мою жену, того человека, к которому я испытываю весь тот же убивающий набор чувств и эмоций, что и она по отношению ко мне. Мы с ней близнецы. Мы можем понять друг друга. Но нам не по пути.

В это мгновение я решаю, что мстить не буду. Не стану отдавать Пинчу приказ уничтожить, который он ждёт не дождётся получить, не позволю расквитаться с ней Марку, у которого руки зудят точно так же, как и у Пинчера, не позволю никому тронуть её, потому что понимаю. Я могу понять её, они не могут и не поймут.

Бывает простая любовь и бывает сложная. У нас с ней сложная. Очень сложная.

Убить легко, тяжело простить. Я сделаю то, что тяжело. Мой путь всегда был сложным, местами даже слишком. В моей жизни нет простых решений, нет лёгких путей, всё с надрывом, всё с болью, всё через баррикады и траншеи… Но я ведь пока справлялся, как-то шёл вперёд.

— Я прощаю тебя, — говорю громко.

Она вскидывает на меня свои огромные, словно блюдца, глаза, и я вижу, как они мгновенно загораются, наполняются влагой, болью и сожалениями…

— Скажи им только… откуда мои отпечатки на ноже. Не хочу, чтобы мучили Леру, она едва жива. Не хочу, чтоб её допрашивали эти снобы.

Поднимаюсь, с грохотом отодвигая стул.

— Алекс! — слышу оклик.

Поворачиваюсь:

— Да?

— На ноже твои отпечатки, потому что ты пользовался им за несколько дней до этого… ты разделывал им мясо для гриля.

John Edge — Emerald City

У меня поднимаются брови от жуткой догадки:

— Ты не впервые проникла в наш дом?

— Нет. Далеко не впервые…

От того, что она скажет дальше, у меня волосы встанут дыбом.

— Я была в вашей спальне… не один раз, и ты любил её… — произносит глубокий грудной голос. — И, чёрт возьми, я мечтала хотя бы раз, хотя бы один только раз оказаться на её месте! Ощутить твои руки на своём теле, узнать вкус твоих поцелуев, быть той самой для тебя, которая заставит биться чаще твоё сердце, стонать от наслаждения, от счастья обладания тем, кого любишь… — голос срывается на высокий, слёзы топят её, эта вымуштрованная военной подготовкой и спецслужбами профессионалка сейчас просто женщина, которая жаждет, чтобы её любили. Нет, не так: чтобы я любил.