Так погиб трапезундский царь. Так погибли юношеская любовь Гумилёва к гимназистке Ане Горенко и ненароком вспыхнувшая любовь прапорщика Гумилёва к Синей звезде в четвертый год мировой войны… Имр наперекор всему пускается в поход в разграбленную страну. А это — уже Гумилёв-поэт, решивший для себя, что родина превыше всего. Критик русского зарубежья М. Кригер подметила одну очень интересную деталь в работе поэта над драмой: «Не случайно, что, написав трагедию, Гумилёв вернулся (может быть, тоже не случайно, что, когда он уезжает из Лондона, его трагедия была написана именно до того места, где Имр пускается в поход — в свою Аравию, где отец его убит, где „раздор… брат на брата, сын на отца“, где он погиб, принеся себя в жертву за то, что он считал высшими проявлениями человеческого духа — за волю, честь и поэзию)…» Как пророчески звучат эти строки, дописываемые или исправленные им в России, где он предрекает Имру смерть от отравленной туники!

В другой пьесе-сказке «Дитя Аллаха» Гафиз-поэт утверждает те же принципы: высшей участи — любви, наслаждений и славы — достоин только подлинный поэт.

Важно отметить одну особенность Гумилёва-драматурга — он тщательно работал над языком каждого персонажа в своей драме, используя все богатство русского словаря. С юмором и подчас с иронией описывает он Лепорелло, американку, ее отца в «Дон Жуане в Египте», использует красочность восточной языковой вязи при оживлении образа Гафиза в сказке «Дитя Аллаха», высоким торжественным стилем заставляет говорить Императора Юстиниана в «Отравленной тунике», варьированием размера строк в «Актеоне» достигает живости диалогов. Для придания в целом «Отравленной тунике» высокого «штиля» Гумилёв следует заповедям классической трагедии о единстве времени, места и действия.

Более счастливая судьба оказалась у другой пьесы Гумилёва — «Дерево превращений». Сказка написана Гумилёвым для детей и предназначалась для сцены. Управделами Петроградского театрального отдела А. А. Голубев писал заведующей Театральным отделом Народного комиссариата просвещения О. Д. Каменевой 21 октября 1918 года: «Посылаю изготовленный для Москвы экземпляр пьесы для детей Н. С. Гумилёва „Дерево превращений“, предложенный для напечатания в вып. III сборника „Игра“». Но третий сборник так и не вышел, сказка не была опубликована, но все же увидела свет при жизни поэта. 6 февраля 1919 года в «Петроградской правде» (№ 28. С. 4) напечатано объявление: «Сегодня в 6 час. вечера состоится открытие Коммунального детского театра „Студия“. Театр помещается на проспекте Володарского (быв. Литейный), 51. Открывается театр сказкой в трех действиях „Дерево превращений“ Н. С. Гумилёва». Театр был создан в начале года Отделом театров и зрелищ в помещении бывшего Литейного театра. Назывался он Первой театральной студией, при ней — первый в стране детский театр.

6 февраля премьера пьесы-сказки «Дерево превращений» состоялась в детском театре «Студия» (постановка режиссера К. К. Тверского, художник-оформитель В. М. Ходасевич, музыка Ю. А. Шапорина) и прошла успешно[76].

Гумилёв не только приспособил сказку к детскому восприятию, он написал ее так, что читать и смотреть ее могли как взрослые, так и дети. Ведь о кармических превращениях уже в то время знали просвещенные и образованные люди. В России были переведены до 1917 года труды по этой тематике известного философа-мистика Рудольфа Штейнера. И если прочесть сказку под углом зрения происходящих в стране событий, то все сатанинские козни приобретают вполне документальную основу дальнейших превращений в жизни России после 1917 года. Очень легко в судье-змее, казнящем Факира за то, что он дал героям пьесы человеческое обличье, угадывается не кто иной, как сам Ленин. А Факир, отправляющийся на небеса и ставший ангелом, — это Государь Император, казненный этими зверями в 1918 году. Может быть, кто-то в Наркомпросе догадался о втором, тайном смысле этой сказки, и она не увидела свет[77].

С 11 февраля 1919 года «Дерево превращений» Н. Гумилёва стояло в репертуаре театра, и представления шли регулярно по вторникам, четвергам и субботам весь февраль и в начале марта. Об успехе постановки сообщала 12 февраля газета «Петроградская правда».

3 марта 1919 года на большом художественном совете в Отделе театров и зрелищ Максим Горький прочел доклад «История культуры в картинах», и после этого в марте-апреле была создана специальная комиссия под руководством Горького по составлению программы инсценировок. В нее вошел и Н. С. Гумилёв вместе с А. А. Блоком, К. И. Чуковским, А. Н. Тихоновым, Е. Н. Замятиным, С. Ф. Ольденбургом, режиссером К. А. Марджановым и М. Ф. Андреевой.

Как я уже писал, лето 1919 года Николай Степанович провел в работе. В июне он прочел три лекции о поэзии А. Блока в Институте истории искусств. 4 июля прочел четвертую последнюю лекцию об Александре Блоке в Институте искусств графа Зубова. Пришел послушать ее сам Блок.

5 июля Чуковский записывает в дневнике: «Вчера в Институте Зубова Гумилёв читал о Блоке… Я уговорил Блока пойти. Блок думал, что будет бездна народу, за спинами к-рого можно спрятаться, и пошел. Оказались девицы, сидящие полукругом. Нас угостили супом и хлебом. Гумилёв читал о „Двенадцати“ — вздор — девицы записывали. Блок слушал, как каменный. Было очень жарко. Я смотрел: его лицо и потное было величественно — Гёте и Данте. Когда кончилось, он сказал очень значительно, с паузами: мне тоже не нравится конец „Двенадцати“. Но он цельный, не приклеенный. Он с поэмой одно целое. Помню, когда я кончил, я задумался: почему же Христос? И тогда же записал у себя: „К сожалению, Христос. К сожалению, именно Христос“».

В июньско-июльском номере харьковского журнала «Творчество» было опубликовано стихотворение Гумилёва «Дагомея».

5 июля вечером Николай Степанович побывал на десятилетнем юбилее свадьбы брата Дмитрия Гумилёва. В июле же поэт ездил читать лекции в Институте живого слова в Царское Село. Оно носило теперь новое название — Детское. Исчезли с улиц царские гусары, умерли древние легенды, всюду бросались в глаза грязь и разорение. Поэт с болью в сердце смотрел на свое убиваемое детство. Николай Оцуп вспоминал в статье для парижской газеты «Последние новости»

26 августа 1926 года: «…Мы встречались каждый день и ездили вместе в бывшее Царское… Гумилёв читать лекции в Институте Живого Слова, проводившем там летние каникулы, я проведать мать. С ней и Гумилёв подружился. Ей написал он свой последний экспромт (о Царском Селе). Этот экспромт в одном из зарубежных журналов был моей матерью опубликован». Экспромт тоже был вызовом новой власти: