— Я уже не говорю о любви, но у нас с Тейлор нет даже секса. ЭС-Е-КА-ЭС-А. Чёрт подери, я хочу секса, пока мой дружок совсем не усох и не отвалился от простоя. Но у меня не хватает духу найти себе другую — а хочется…

Чем ближе к 50, тем страшней, страшнее, чем я думал об этом в 40 лет. Так можно оценить моё состояние, полагаю. Я говорю «ближе к 50», а ведь мне всего 46. Теперь я во всём вижу лишь отрицательные стороны — вот на чём я схожу с ума.

И тогда я думаю, что надо сесть и писать. Роман. В этом году я почти ничего не читал, потому что не в курсе современной литературы, и у меня такое ощущение, что я обязан обратиться к мастерам… но у меня столько страхов и сомнений на этот счёт, что не уверен, соберусь ли.

— Если ты серьёзно говоришь, Найстром, тогда собери волю в кулак и двигай поближе к краю пропасти — только там писатели создают лучшие произведения. Сдаётся мне, ты сейчас не далёк от неё, поэтому шагай по лезвию и только не размахивай чересчур руками, чтобы не свалиться: побалансируй на одной ножке и почувствуй напряжение жизни, её дрожь и агонию. Но будь осторожен: качнёшься в одну сторону — пропадёшь, в другую — угодишь в зону безопасности, где не случается ничего увлекательного.

Когда в 71-ом я впервые приехал на запад, ты был там же, где и сейчас, ничто почти не изменилось. Ты бросил писать назидательные вопли редакторских колонок, чтобы стать долбанутым выращивателем орехов, и думаешь, что тебе хочется вернуться в старую редакцию, но говоришь при этом, что на самом деле хотел бы заниматься литературой, если б только не противоречия в твоей душе.

— Вот-вот. Я не могу думать только о себе. У меня жена, дети, у меня ферма, долги, которые надо возвращать, счета каждый месяц, у меня обязательства…

— Как жаль, Найстром. У тебя столько амбиций, а ты связал себя тысячами узелков…

— Но…

— Найстром, помолчи малость. Я уже слышал всю эту лабуду. Это только оправдания. Алиби. Всё это говно! Дай папе Брекку сказать тебе кое-что. Я старше тебя и чаще тебя огибал мыс Горн, поэтому я знаю такое, о чём ты понятия не имеешь. Ты десяток лет не писал и теперь мычишь о том, что самые продуктивные годы унесло ветром. Что за невезуха. Через 10 лет тебе будет 57, и тебе будет в два раза хуже, в два раза отчаяннее и в два раза безнадёжнее. А потому как твои писательские способности простаивают, ты будешь торчать в жопе уже 20 лет, прежде чем надумаешь начать. И ещё хуже, если ты захочешь писать романы вместо журналистских статей, потому что в этом случае ты должен будешь выбросить всё дерьмо, которому тебя учили на журфаке и в газете. Ты должен будешь отойти от газетного языка, этого оглупляющего языка для людей, которые не могут прилично читать. Этот язык въелся в наши кости, и от него чрезвычайно трудно избавиться, потому что из-за своей лёгкости и узнаваемости он возвращается вновь и вновь…

После стольких лет он прижился в твоих кишках и его тяжело вытравить. Его нельзя отправить с утренним говном. Нужно применять химиотерапию как против рака: уничтожать каждую злокачественную клетку, иначе опухоль вернётся и отомстит — изгадит тебе всю малину.

Если хочешь писать, то газетный опыт — твой самый злой враг. Поэтому если сейчас всё плохо, а ты об этом молчишь, то будет ещё хуже. Если ты писатель, но не пишешь последние 10 лет, то, скорее всего, именно поэтому ты и сходишь с ума. Нам нужно писать, чтобы сохранять душевное здоровье. Мы — молниеотводы для внутренних демонов, сводящих нас с ума. Через десять лет ты будешь кусать локти, и тогда даже дети тебе скажут: «Заткнись, никчемный старый пердун!»

Мы все когда-нибудь получаем под зад, Найстром. Не можешь смириться с этим — будешь жить и канючить. Сегодня надо жалеть не о том, что сделали, а о том, чего не сделали. И когда ты разменяешь шестой десяток, ты станешь самым злым и раздражительным сукиным сыном из тех, кого я знаю, будешь проклинать себя и гадать, что готовит тебе грядущий день; понимаешь, о чём я говорю?

— Да-да, понимаю…

— Решения просты. Трудно только догадаться, что они из себя представляют. Как правило, ответы под самым носом. Не знаю как ты, а я обычно дольше всего ломаю голову над простейшими вещами.

— Ну, блин, Брекк… чёрт побери! Что же делать?

— А я тебе скажу…

Перво-наперво, бросай ферму, разводись с женой, прощайся с детьми, раздавай шмотки, покупай магнитолу подешевле, ищи работу попроще — махать метлой, например, — и перебирайся на жительство в тёмную грязную комнатёнку с друзьями-тараканами и братьями-крысами. Выбирай место сырое и унылое, как башня. Может, тогда ты покончишь со своими ощущениями безнадёжности и беспомощности.

Затем я хочу, чтоб ты связался с какой-нибудь дрянной девкой, — тогда ты сможешь по-настоящему оценить хорошую женщину, если она будет невзначай проходить мимо. Ищи себе мулатку — Сильвию, королеву Амазонии, если ты понимаешь, о чём я говорю. Может статься, придётся ехать за ней в Рио. В Бразилии есть красивые мулатки. Если б я не женился, я б поехал с тобой. Не получится так, я встречу тебя уже там. В любом случае, девка должна быть вдвое младше, и ты будешь искать у неё признаки мозгов, — у этой плещущей сексуальностью огненной женщины, у которой такая же вкусная киска, как мамкин персиковый пирог. И ты докажешь этой королеве джунглей, что ты — сиамский король.

Ещё хочу, чтоб ты губил своё здоровье, это всегда помогает. Тебе надо напиваться — в дым и в сиську — по нескольку раз на неделе, хочешь того или нет. Просто привыкай к выпивке, как привыкаешь к жути и мраку, и будет всё хорошо. Глотай алкоголь, пока не распустишь нюни и бурая солома не станет казаться лобковой растительностью. Почти все хорошие писатели — пьянчуги. Хемингуэй, Фолкнер — о, список бесконечен. Поэтому тебе надо на время тоже стать выпивохой.

Потом достань хорошего, чистого ЛСД, такого, какой был в 60-ых, и ширнись 10 раз. Ты умрёшь и узришь Господа. Тебе нужно умереть и узреть Господа. Ещё кури план, пока глаза в кучку не соберутся, кури, пока их совсем не перекосит. Когда тебе станет достаточно хреново, Найстром, я отведу тебя к «Анонимным алкоголикам» и «Анонимным наркоманам», помогу тебе разобраться с твоим говном и жизнью. Это всё долгий процесс, как ты понимаешь, и в нём много этапов, которые ты должен пройти, прежде чем стать готовым к писательству.

Кроме того я хочу, чтобы ты время от времени поколачивал старух и совал мимоходом кулак в пузо беременным по пути на эти 12-ступенчатые собрания: это нужно, чтоб дать выход своей хитромудрости и чтобы было в чём каяться.

Когда я решу, что ты готов, ты как-нибудь вечером выйдешь за хлебом, а вернёшься только через год, имея за плечами путешествие по южным морям, совершённое ради любопытства на трамповом судне, держащем курс к Новой Каледонии, во Французскую Полинезию и дальше на юг. А если тебе повезёт, капитан окажется пра-пра-правнуком Волка Ларсена: он сделает твой вояж исключительно неудачным.

Вернувшись, ты будешь готов начать операцию «Персты». Разместишь толстую жопу в кресле и начнёшь зарабатывать мозоли на кончиках пальцев, выстукивая рассказы бесконечной колбасной цепочкой — по тысяче страниц в год, пробуя и ошибаясь, борясь и грозя самоубийством, если книга твоя не будет продаваться и не будет номинирована на Пулитцеровскую премию по литературе.