правого, ни виноватого. Но это еще не все: в самый разгар сумятицы из-за поворота реки показалась вдруг лодка, в которой сидели только старик и девушка, последняя стояла на корме и говорила всем попадавшимся ей навстречу: «Бонапарт в городе, спасайтесь!» Слова эти произвели еще большее впечатление, чем пушки крепости; в одно мгновение ока они облетели почти все население Вероны; никто не думал о том, чтобы проверять их достоверность: настолько был велик страх перед этим магическим именем. Все спешили укрыться, кто куда мог, и несколько минут спустя на воде остались только шлюпки французов, уже подплывавшие к противоположному берегу, к крепости. Слова, сказанные этой женщиной, спасли их от гибели. Гастон, всматриваясь в нее, понял, что это не кто иной, как Бианка Пезаро, и сообщил об этом Беатрисе; она низко склонила голову и в душе простила все этой девушке за ее хитрость, спасшую жизнь стольким людям.

Комендант крепости, которому был дан приказ Валландом, чтобы отнюдь не выводить гарнизона за пределы крепостного вала, до сих пор не принимал никакого участия в подавлении бунта, так как и не догадывался даже о размерах его, но когда ему доложили в чем дело, и он увидел лодки, переполненные спасавшимися французами, он сейчас же прекратил пальбу и выслал сто пятьдесят лучших стрелков, чтобы встретить их на берегу и проводить под охраной в крепость, где они могли быть в полной безопасности. Последними вошедшими в ворота крепости оказались Гастон и маркиза де Сан-Реми. Они последними отчалили также от берега, где стоял дворец, и то они сели в лодку только после того, как принесли туда Джиованни, еще очень слабого, но жизнь которого была в безопасности, как подтвердил это опять присутствующий при этом врач. Гастон и Беатриса велели снести Джиованни в лодку, после чего сели в нее сами, в последний раз оглянувшись на только что покинутый дворец, который неминуемо должен был сделаться жертвой разъяренной толпы. Так и случилось на самом деле: не успела отчалить последняя лодка с французами, как уже нашлись смельчаки, которые перелезли через ворота, никем теперь не защищаемые, открыли их, и во двор ворвалась вся толпа, ринувшаяся сейчас же во дворец, в котором скоро было разграблено все дотла. Этот факт настолько расстроил Беатрису, что на глазах ее выступили слезы, которых не было там в минуту смертельной опасности.

— Вот чем все должно было кончиться, — сказала она, нежно сжимая руку Гастона и отворачиваясь от него, чтобы скрыть свои слезы, — я не могу винить свой народ за это, потому что он слишком долго терпел целый ряд унижений и бедствий, но больше я не в силах выносить всего этого.

— Да и незачем, Беатриса, — ответил ей Гастон, — перед нами весь мир. Мне кажется, в каждой жизни бывает нечто подобное, но потом вслед за горем должно наступить мирное, радостное время. Если хотите, мы поедем с вами в Рим; ни Верона, ни Венеция не могут быть больше вашей родиной.

— Да, Гастон, — ответила она, — но что же вы будете делать с собой? Ведь не можете же вы пожертвовать своей блестящей карьерой ради меня, вы должны продолжать ее, чтобы служить человеку, гений которого нельзя отрицать. Я теперь вижу, что мы были слишком неблагоразумны и отвергли его дружбу, мы должны поплатиться теперь за это. Будьте же счастливы, мой друг, забудьте меня и идите туда, куда вас зовет честь ваша и слава.

— Как, Беатриса, вы этого хотите? Повторите мне это еще раз, тогда я только поверю вам, но вы молчите. Что мне до славы, когда сердце мое наконец заговорило? Неужели я буду жить во Франции, когда душа моя в Риме? Нет, Беатриса, я посвящу себя теперь югу: где вы, там и я. Запретите мне находиться в вашем присутствии, я буду издали следовать за вами, но покинуть вас я не в силах.

Он нагнулся и поцеловал ее руки, будучи не в силах говорить дальше.

XXXI

Двадцать четыре часа спустя после того, как в Вероне инсургенты выпустили последний выстрел, Вильтар разгуливал по двору дворца в Падуе, и по лицу его и жестам было видно, как его мучит любопытство узнать, что происходит в эту минуту в стенах этого дворца.

Это был знаменательный день. Послы из Венеции целый час уже сидели, запершись с Бонапартом, и все еще не уходили от него. Адъютанты, сновавшие по всем направлениям по двору дворца, не могли ничего рассказать Вильтару, так как сами они не присутствовали в той комнате, где происходило совещание. А между тем Вильтар сгорал от нетерпения узнать решение Бонапарта относительно судьбы Венеции. Будет ли этот город подвергнут разрушению или дело кончится мирным путем? Вильтар не верил в последнее, он слишком хорошо подтасовал свои карты, сначала он написал из Венеции длинное письмо, в котором подробно излагал все страдания и мучения своих соотечественников в этом городе, потом он много толковал о том, что честь армии требует мщения, а затем, ведь благодаря только его проискам, устроена была эта бойня французов в Вероне. Нет, Жозефу Вильтару нечего было опасаться, что замысел его не удастся. Ведь к этому он стремился с той минуты, как Бонапарт выбрал его своим эмиссаром в Венеции. Ему долго пришлось ждать, и теперь он верил в то, что терпение его будет вознаграждено. Теперь во дворце послы дожа Лоренцо, Пезаро и Ренальди, наверное, чуть ли не на коленях молят пощадить несчастный город. Разве можно было сомневаться в том, какой ответ им даст Бонапарт? Изредка из открытого окна доносился его грозный, сердитый голос. Затем послышались чьи-то рыдания, очевидно, Пезаро умолял не губить его бедной родины. Вильтар смеялся, прислушиваясь к этим рыданиям, и, остановив генерала Моро, проходившего в эту минуту по двору, он начал расспрашивать того, не знает ли он чего-нибудь.

— На рассвете мы выступаем, — ответил ему генерал. — Не думаю, чтобы что-нибудь могло помешать нам. Валланд отправляется в Верону с десятью тысячами войска. В Венеции мы, вероятно, не встретим никакого сопротивления, так как, говорят, дож уже укладывает свои вещи, а сенат готовится следовать за ним.