Из соседнего кабинета вышел еще один таможенник и вежливо поклонился.

– Прошу вас следовать за мной, мадам, – тихо сказал он по-английски, однако, заметив страх в ее глазах, тут же добавил: – Вы можете отказаться, поскольку просьба неофициальная, но я надеюсь, что вы не сделаете этого. Речь идет лишь о дружеской услуге.

– Кто вы?

– Главный инспектор иммиграционной службы, мадам.

– А кто хочет поговорить со мной?

– Он сам вам это скажет – официального запроса у нас нет. Но я, мадам, назову вам другую фамилию: Маттильон. Человек, который хочет с вами поговорить, сказал, что вы хорошо знали этого человека, а тот весьма уважал его. Подождите, пожалуйста, в моем кабинете, ваш багаж я проверю сам.

– Здесь весь мои багаж, – сказала Валери, думая о том, кто мог бы воспользоваться именем Рене. – Мне бы хотелось чтобы рядом был полицейский офицер, пусть наблюдает через стеклянную дверь.

– Pourquoi?… Для чего, мадам?

– Securite[194], – объяснила Валери.

– Qui, bien sur, mais ce n’est pas necessaire[195].

– I’insiste, ouje pars tout de suite[196].

– D’accord[197].

Ей объяснили, что человек, который хочет поговорить с ней, едет в аэропорт де Голля из центра; придется подождать минут тридцать. За это время Валери успела выпить кофе и маленькую рюмку кальвадоса. В дверь вошел человек среднего возраста, одетый с той небрежностью, которая свидетельствует о том, что собственная внешность его уже не занимает. На лице глубокие морщины – свидетельство не то возраста, не то усталости. Усталость звучала и в его голосе, однако говорил он четко и властно:

– Я отниму у вас несколько минут, мадам. Уверен, у вас здесь много дел.

– Как я уже говорила, – сказала Вэл, холодно глядя на француза, – в Париже мне предстоит провести переговоры с несколькими галереями.

– Меня это не касается, – прервал ее мужчина, протестующе подняв руку. – Простите, но я ничего не хочу слушать, пока мадам сама не согласится разговаривать со мной, выслушав предварительно то, что я намерен ей сказать.

– Почему вы воспользовались фамилией Маттильона?

– Чтобы хоть как-то отрекомендоваться. Вы были дружны с ним. Я могу вернуться к теме нашего разговора?

– Естественно.

– Моя фамилия – Прюдомм. Я сотрудник Сюрте. В одной из больниц Парижа несколько недель назад скончался человек. Утверждают, что в этой смерти повинен мсье Конверс, ваш бывший муж.

– Мне это известно.

– Но это невозможно, – спокойно сказал француз, садясь и доставая сигарету. – Не бойтесь, этот кабинет не прослушивается, записывающих устройств в нем тоже нет. Мы с главным инспектором знаем друг друга со времен Сопротивления.

– Человек умер в результате побоев, нанесенных моим бывшим мужем, – осторожно сказала Вэл. – Так писали в газетах, передавали по радио. А вы вдруг заявляете, что он не виноват в его смерти. Что привело вас к этой мысли?

– Человек этот не умер в больнице, он был там убит. Произошло это между двумя пятнадцатью и двумя сорока пятью минутами утра. Установлено, что в это время ваш муж находился в самолете, совершающем рейс из Копенгагена в Гамбург.

– Как вы это узнали?

– Неофициально, мадам. Меня отстранили от расследования. Это дело было передано моему подчиненному, человеку почти не имеющему опыта полицейской работы, но с изрядным армейским опытом – он служил в Иностранном легионе, меня же перебросили на другую, “более важную” работу. Я стал задавать вопросы. Не буду утомлять вас деталями, но этот человек погиб в результате сжатия легких – ему перекрыли воздух, и человек задохнулся, что никак не связано с нанесенными ему побоями. Но этот факт был изъят из полицейского протокола.

Валери постаралась взять себя в руки, тщательно следя за тем, чтобы голос ее звучал спокойно, несмотря на одолевающее ее волнение.

– А что насчет Маттильона? Моего друга Маттильона?

– Отпечатки пальцев, – устало ответил француз. – Их внезапно обнаружили через двенадцать часов после того, как полицейские – и, должен заметить, очень опытные – тщательно обследовали его офис. А затем смерть в Везеле, в ФРГ, и все это в один и тот же день. Было дано описание вашего мужа. А потом старуха в поезде на Амстердам, найденная с пистолетом в руке. И снова его описание. Разве у этого Конверса есть крылья? Или для него не существует ни времени, ни пространства? Так что и это исключено.

– Как прикажете понимать вас, мсье Прюдомм? Человек из Сюрте сделал глубокую затяжку, вырвал из блокнота листок и что-то написал на нем.

– Я ни в чем не уверен, мадам, поскольку официально отстранен от расследования. Но если ваш бывший муж не убил человека в парижском госпитале и не застрелил своего старого друга мсье Маттильона, то возникает законный вопрос – скольких еще он не убил, включая и американского посла в Бонне, и главнокомандующего силами НАТО? И кто эти люди, способные манипулировать правительственными источниками, менять по своему капризу задания старшему полицейскому персоналу, подправлять медицинских экспертов, утаивать доказательства?

Я не понимаю многих вещей, мадам, но не сомневаюсь, это те самые вещи, которые мне якобы и не полагается понимать. Поэтому я и даю вам телефон моей парижской квартиры – жена будет знать, где меня найти. Запомните, если дело срочное, скажите, что вы – “из семьи Татьяны”.

Стоун сидел за письменным столом с неизменным телефоном под рукой. Он был один – он вообще был одинок, – когда раздался звонок из Северной Каролины. Это была женщина, которую он когда-то любил, его коллега по оперативной работе. Она вышла из этой “дурацкой игры”, как она отозвалась об их профессии, а он остался – видимо, их любовь все-таки была недостаточно сильной.

Звонили из Куксхавена, ФРГ, через Северную Каролину, и телефон, можно не сомневаться, был “чист” – одно из преимуществ общения с Джонни Ребом.

– Жареные цыплята от Бобби-Джо, – затараторил в трубке голос рыночного зазывалы. – Требуйте и получите, получите, что хотите.

– Догадываюсь, это Стоун.

– Татьянин родственничек? – воскликнул южанин. – Сплю и вижу, как мы сидим у камелька и ты рассказываешь мне о своей потрясающей семейке. Братец Кролик.

– Может, когда-нибудь посидим…

– Помнится, я впервые услыхал это имечко где-то в конце шестидесятых, но до сих пор не пойму, кто под ним скрывается.