Первое официальное заявление президента Обамы о событиях в Тунисе последовало в день свержения Бен Али, 14 января: президент осудил применение насилия в отношении мирных демонстрантов, настоятельно призвал все стороны к мирному урегулированию конфликта и посоветовал тунисскому правительству уважать права человека и провести в ближайшее время свободные и справедливые выборы. В своем послании к конгрессу 25 января Обама упомянул Тунис лишь единожды, сказав, что Соединенные Штаты «поддерживают народ Туниса и демократические устремления всех людей на планете».

Молодые, подкованные в современных информационных технологиях египтяне читали записи в «Фейсбуке» и блоги о событиях в Тунисе и во второй половине января начали организовывать на площади Тахрир, огромной кольцевой транспортной развязке в центре Каира, собственные демонстрации – в знак протеста против авторитарного режима Хосни Мубарака, президента Египта в течение почти тридцати лет. Первая многочисленная демонстрация состоялась в тот же день, когда прозвучало обращение Обамы к конгрессу, и число мирных акций протеста нарастало с каждым днем, причем к ним присоединялись все больше и больше египтян всех возрастов и различного социального положения. Администрация Белого дома разделилась в своих симпатиях и антипатиях к протестующим, а сотрудники ШНБ – возможно, реагируя на критические заявления некоторых консерваторов и правозащитников относительно того, что Обама слишком медлил и чрезмерно осторожничал в оценке тунисских событий, – призывали оказать решительную поддержку демонстрантам с площади Тахрир.

Двадцать восьмого января Майк Маллен позвонил мне, чтобы сообщить, что во второй половине дня президент участвовал в совещании принципалов, посвященном мирным процессам на Ближнем Востоке, и сразу заговорил о событиях в Египте. Позднее Майк заглянул ко мне домой и поделился подробностями. Он сказал, что совет заместителей, от имени которого говорили члены ШНБ Денис Макдоно, Джон Бреннан и Бен Роудс, предложил «активную и прямую» поддержку протестующих в Египте и смену тамошнего руководства. По словам Маллена, Байден, Клинтон и Донилон призывали к осмотрительности, рассуждали о потенциальных угрозах для региона и последствиях отказа от поддержки Мубарака, нашего союзника на протяжении тридцати последних лет. Президент, сказал Майк, явно склоняется к агрессивной позиции и публичным заявлениям.

Встревоженный, я позвонил Донилону и попросил встретиться как можно скорее – на следующий день, в субботу. Он сказал, что президент, возможно, перезвонит мне вечером. Но президент не позвонил, и мы с Донилоном встретились в восемь тридцать утра 29 января. Я напомнил ему, что мы сидим в кабинете, который в 1979 году, когда свергали шаха Ирана, занимал Збигнев Бжезинский; всем известно, какую роль сыграли США в той революции. Меня очень беспокоит, признался я, что мы вплываем в неизведанные воды: вряд ли президент сможет одним росчерком пера и парой выступлений с трибуны вычеркнуть из памяти египтян нашу многолетнюю дружбу с Мубараком. Наш курс, сказал я, должен сводиться к организованной и мирной передаче власти. Мы должны предотвратить любой вакуум власти, потому что его, с великой вероятностью, попытаются заполнить радикальные группы. Мы должны четко представлять, «что можем сделать и чего сделать не в состоянии». Донилон заверил, что мы с ним, а также Байден и Хиллари видим сложившуюся ситуацию одинаково. Все мы сильно встревожены тем, что президент, администрация Белого дома и сотрудники ШНБ настаивают на немедленной смене правящего режима в Египте. Сотрудники аппарата Белого дома опасаются, что Обама «поставил не на ту лошадь». Но как узнать, та «лошадь» или не та, если почти все революции, начинаясь с идеалистических надежд, завершаются репрессиями и кровопролитием? Что будет с Египтом после Мубарака?

Внутренняя дискуссия растянулась на весь уикенд. Я пропустил совещание принципалов в субботу днем из-за дел в Техасе, но знал, что бывший посол в Египте и карьерный дипломат в отставке Фрэнк Уизнер по поручению президента вылетел в воскресенье в Египет – чтобы встретиться со своим старым другом Мубараком и доставить тому рекомендацию Обамы «начать передачу власти прямо сейчас».

Тем же утром я сделал первый из нескольких звонков своему египетскому коллеге, министру обороны фельдмаршалу Мохамеду Хусейну Тантави. Я попросил его, чтобы египетская армия проявила уважение к протестующим и поддержала политические реформы, призванные укрепить самосознание египетского народа. Тантави вежливо выслушал меня и ответил, что главная задача египетских военных – защищать Египет и критически важные объекты на территории страны, а также «не навредить своему народу и не проливать кровь на улицах»; этот ответ вселял надежду. Я сказал, что мы обеспокоены отсутствием решительных действий по улаживанию политического кризиса и что без обсуждения возможной смены власти, в том числе без «содержательной дискуссии» с ключевыми представителями оппозиции, будет, как нам видится, довольно сложно обеспечить стабильность в Египте. «Ничего страшного не произойдет, уверяю вас», – ответил Тантави.

Во второй половине дня 1 февраля руководители ведомств вновь встретились с президентом, начались жаркие споры о том, следует ли Обаме звонить Мубараку, и если да, то нужно ли извещать об этом звонке широкую общественность. Мы прервали встречу, чтобы посмотреть по телевизору обращение Мубарака к египетскому народу. Мубарак пообещал изменить Конституцию и не баллотироваться снова на пост президента (его срок истекал осенью), начать диалог с оппозицией и назначить вице-президента – словом, посулил ровно то, о чем администрация Белого дома попросила его через Уизнера. Но время, увы, было упущено; хотя я часто спрашиваю себя – произнеси Мубарак свою речь на две недели раньше, каким тогда был бы исход протестов? Так или иначе, его обещания сильно запоздали и воспринимались уже не как достижение, а как подачка.

Сотрудники ШНБ Макдоно, Бреннан и Роудс и советник по национальной безопасности вице-президента Тони Блинкен твердили, что президент Обама должен позвонить Мубараку и сказать, что в ближайшие дни тому придется покинуть свой пост. Необходимо «ставить на верную лошадь», повторяли они опять и опять. Байден, Клинтон, Маллен, Донилон и я единодушно призывали к осторожности. Мы должны рассмотреть возможные последствия звонка Обамы и отставки Мубарака для региона в целом. Что произойдет дальше?

Я спросил, что случится, если Мубарак не уйдет. Президент добавит несколько дополнительных очков к своему имиджу, но его шаги непременно будут отмечены нашими арабскими друзьями и союзниками в регионе, которые наверняка пристально следят за египетскими событиями; не стоит забывать, что все эти государства в той или иной степени авторитарны. Тридцать лет американского сотрудничества с авторитарным правительством Египта, сказал я, нельзя «стереть» в одночасье за пару-тройку дней политической риторики. Кроме того, народы региона – так уж сложилось – больше не обращают никакого внимания на нашу (очень хотелось сказать «вашу») риторику. Если мы унизим Мубарака, предупредил я, это будет однозначным сигналом остальным правителям-диктаторам – сперва стреляй, потом вступай в переговоры. И что случится, если Мубарак действительно уйдет? Кто его сменит? Военная диктатура? Или мы планируем государственный переворот? Если уж мы собираемся «ставить на верную лошадь», надо дать Мубараку возможность уйти с достоинством: пусть он передаст власть избранным гражданским уполномоченным на «переходный период». Тем самым мы дадим прочим диктаторам иной сигнал – что США никого «не бросают на съедение волкам». Я повторил: «Мы должны соизмерять свои шансы и понимать, что можем сделать, а чего сделать не в состоянии».