– И Мартин с вами?

– И Мартин. Он не зашел к вам, чтобы не тревожить Минни.

– Может быть, так и лучше.

– В кафе «Жюн» она его не разглядела. А спасал он ее вместе со мной. Это я вам говорю, не ей. Ее убедите в том, что Мартин тоже только случайность.

– Что ж, не судьба, – горестно вздохнул Стил.

Он уже глядел в сторону, куда-то мимо меня, так что я незаметно, не прощаясь, смог выйти из комнаты.

Донована я увидел в баре, куда он забежал на минутку: выпить кружку любимого имбирного пива – промочить горло, охрипшее от речей и приветствий.

– Как успехи, Биль?

– Порядок! – Он сиял. – Правда, в Майн-сити пока не был, но в привокзальном районе – хорошо. Наши идут впереди. Думаем увеличить число мест в сенате с пяти до восьми.

«Больше, Донован, больше! Ведь ты еще не знаешь о судьбе голосов, поданных за Стила».

– Есть уже планы на будущее? – спросил я.

– Много. Будем бороться за признание ассоциации партией. Численность позволит нам это. А к первому же заседанию готовим билль о едином профессиональном союзе.

– Я бы предложил разработать и билль о рабочих школах. Нужно собрать по крохам все – изданное когда-то или переписанное, – что познакомит рабочего с основами социализма.

– Это запрещено лет сорок назад.

– А вы добейтесь отмены запрета.

– Ты говоришь со мной так, как будто мы видимся в последний раз.

– Возможно. Я ведь землепроходец в отпуску, романтик новых земель. И отпуск уже кончается.

– Не разыгрывай. Кстати, что случилось с Мердоком? Об этом столько разговоров в Городе. Ход в какой-то новой игре или просто неуверенность в своих силах?

– Может быть, и то и другое, Биль.

Выходя из подъезда клуба, я заставил себя внимательно оглядеться, нет ли поблизости терпеливо ждущих «стреляющих» фиакров или праздношатающихся парней, похожих на «пистолетников». Ничего подозрительного не было.

Все это закончилось еще вчера, до вудвилльского поезда. А сейчас мы подходим к пристани Сильвервилля и, протискиваясь сквозь толпу пассажиров, бежим к газетному киоску, чтобы узнать результаты выборов.

Все бюллетени, поданные за реставраторов, признаны недействительными. Неизвестно, сколько голосов собрал бы Мердок, если бы не распустил ассоциацию и не снял с выборов ее кандидатов. Поданные же бюллетени не обеспечивали ему и одного места в сенате.

Стил объявил о своей отставке и отдал из полумиллиона полученных им голосов две трети Уэнделлу и треть Доновану. Таким образом, популисты и трудовики добились еще по нескольку мест.

В результате шестьдесят два места в сенате распределились так.

Абсолютное большинство – тридцать два голоса – оказалось у популистов. Из оставшихся тридцати мест шестнадцать досталось трудовикам, десять – «джентльменам» и только четыре – церковникам.

– С кем же будет блокироваться Донован? – интересуется Мартин.

– Его охотно поддержат все популисты, прошедшие в сенат с помощью голосов беднейших слоев населения. Раскол среди популистов – необратимый процесс, он продолжится и на скамьях сената. Будет еще немало вариантов, типичных для многопартийной парламентской демократии, но левые в конце концов образуют свое правительство. Мердок тоже будет ждать своего часа. Диктатором ему не бывать, зато у него есть газета и деньги. Вероятнее всего, такой и понадобится потерявшим голоса «джентльменам». Пусть нувориш, но кому-то надо играть и нечистыми картами. Здешние аристократы, мой милый, далеко не безгрешны.

На этом и заканчивается наше обсуждение послевыборных городских перспектив.

Я вынимаю и пересчитываю оставшиеся у нас деньги. Не брать же их с собой: все равно ни один музей не возьмет, а Зернов и так поверит.

– Может, закатим банкет в «Веселом петухе» на прощание? – предлагает Мартин.

Вспоминаю лысого старика Вильсона, его котлеты на вонючем сале.

– Мне еще за рулем сидеть, если машина цела, – говорю я, шагая мимо знакомого медного петуха над деревянным крыльцом.

Я выбрасываю пачку здешних банкнотов по ветру, они летят и катятся, их никто не подбирает, потому что мы уже за Городом и никого, даже пирожника, поблизости нет.

У нас осталось всего по «полтиннику», по одной стертой монетке в двадцать пять франков. Пусть они будут памятью о шестидесятых годах первого века чужой, но так похожей на земную, цивилизации. Не искусственной, а живой и по-настоящему человеческой.

Вот и дюны впереди, у океанского берега, и знакомые колючие заросли «альгарробо». Где-то должно быть место нашего «приземления», куда нас перебросили с крымской автомобильной дороги.

– Кажется, тут, – говорит Мартин, – и песок примят, как будто кто-то сидел.

– Думаешь, сохранятся следы при таком ветре, да еще на прибрежном песке?

– Все-таки присядем.

Присели. Огляделись. Серо-зеленый океан блеснул вдруг васильковой голубизной и провалился куда-то вниз.

…Мы сидим на краю обрыва у крымской дороги, вьющейся серпантином среди виноградников от серых скал Яйлы к синему-синему Черному морю. Мой «Жигуленок» стоит с полуоткрытой дверцей чуть в стороне от нас, и пиджаки наши с деньгами и документами лежат на сиденьях. Только вокруг машины с озабоченным видом ходит инспектор ГАИ – старший лейтенант лет тридцати. Рядом – милицейская «Волга» с равнодушным старшиной у руля.

Я кашлянул, старший лейтенант обернулся и застыл, будто увидел что-то явно противозаконное.

– Вы откуда? – спрашивает он.

Мы молчим. Мы улыбаемся. Мы – дома.

– Как вы здесь очутились? Минуту назад тут никого не было, – наступает на нас инспектор ГАИ.

– А мы поднялись вон оттуда, – я указываю на обрыв.

– Чья это машина?

– Моя. Разрешите? – я подхожу к машине, вынимаю из лежащего там пиджака права и паспорт.

Инспектор внимательно изучает документы.

– Так почему же вы ее бросили?

– А мы не бросили, мы отлучились.

– Куда? – выдохнул инспектор.

– Мы погулять пошли, – мямлю я, не в силах придумать ничего более умного.

– Где же здесь гулять? – удивляется инспектор. – По этим кручам?

– Вот-вот! – подхватываю я. – Замучил меня приятель. Любит горы.

– А кто этот ваш приятель? – строго спрашивает инспектор, оглядывая Мартина.

Я отвечаю почти шепотом:

– Американский турист, товарищ инспектор. Корреспондент из Нью-Йорка. Очень интересуется советским автотуризмом. Мартин, покажи ему твое удостоверение, – прибавляю я по-английски.