Калайба остановилась.

Она была нездешней. Как застывший в янтаре таракан, пережила свое время.

И все же Тани неудержимо тянуло к ней. Кровь звала ее к этой женщине, от которой шарахалось тело.

– Я чуть не забыла, что у нее был ребенок, – заговорила Калайба. – Возможно ли, чтобы не только ее потомки уцелели так долго неведомо для меня, но и ты явилась сюда в один день со мной? – Казалось, эта усмешка судьбы ее позабавила. – Знай же, кровь шелковицы: за все это в ответе твоя праматерь. Ты рождена от злого семени.

Шум воды приблизился. Калайба не отпускала взглядом забившуюся глубоко под корни Тани.

– Ты… очень похожа на нее. – Голос ведьмы смягчился. – Как ее призрак.

Проплывшая над поляной стрела ударила Калайбу в плечо и заставила в ярости обернуться. Из пещеры выходила женщина с золотистыми глазами, вторая стрела уже лежала у нее на тетиве. Женщина в упор взглянула на Тани, и в глазах ее был приказ.

Беги!

Тани колебалась. Честь приказывала остаться и принять бой, но внутренний голос говорил иное. Сейчас важнее всего ей попасть в Инис и чтобы Калайба не узнала, с чем она туда явилась.

Тани кинулась в реку, и та приняла ее в свои объятия.

Очень долго она была занята лишь тем, как бы удержать голову над водой. Когда течение вынесло ее из долины, Тани прижала плод одной рукой, а другой стала подгребать. Дым преследовал ее до самого слияния, где она вылезла на берег, роняя капли с мокрой одежды, разбитая, измученная и совсем без ног, так что оставалось только лежать и дрожать.

Закат перешел в сумерки, а те – в безлунную ночь.

Тани встала и принялась переставлять дрожащие ноги.

Что-то подсказало ей достать из шкатулки жемчужину, и теперь та освещала ей путь. Тани нашла среди листвы нужную звезду и держала путь на ее огонек. Один раз за кустами сверкнули звериные глаза, но зверь не посмел к ней подступиться. Никто не смел.

Наконец под ноги легла утоптанная тропа, и она шла по ней, пока деревья не стали редеть. Выйдя из лесу под небо, Тани упала.

Собственные волосы послужили ей подушкой. Она дышала сквозь сведенное, точно стиснутое чужими пальцами, горло и ради всего, что любила, желала оказаться дома, на Сейки, среди милых ей деревьев.

Земля тяжело дрогнула, и она распахнула глаза. Ветер шевельнул ей волосы. Над Тани стояла огромная птица – белая, как лунный свет, с бронзой на крыльях.

Аскалонский дворец блестел в первых лучах рассвета. Кольцо высоких башен в излучине реки. Тани шла к нему, минуя поднявшихся спозаранку горожан.

Огромная белая птица нашла проход в береговых укреплениях и отнесла ее в лес к северу от Аскалона. Дальше Тани шагала по протоптанной дороге, пока на горизонте не встал город.

Городские ворота были увиты цветами. Стражники в серебряных доспехах загородили путь подошедшей Тани:

– Стой. – Копья нацелились ей в грудь. – Ни шагу дальше, госпожа. Назови свое дело в городе.

Она подняла голову, показав им свое лицо. В руках опешивших стражников дрогнули копья.

– Клянусь Святым, – выдавил кто-то из них. – Восточница!

– Кто ты? – спросил другой.

Тани попробовала сложить слова, но во рту у нее пересохло, а ноги подгибались.

Второй стражник, нахмурившись, выпустил рукоять меча.

– Вызови ментендонского посланника, – приказал он стоящей рядом женщине.

Та удалилась, громыхая доспехами. Остальные по-прежнему держали пришелицу под прицелом копий.

Не слишком скоро у ворот появилась другая женщина. Ее косы были густого рыжего цвета, а черная одежда скроена так, чтобы прижимать груди и живот, между тем как юбка колоколом расходилась от талии. Кружева до самого горла скрывали ее темную кожу.

– Кто ты, достойная чужестранка? – на безупречном сейкинском спросила она. – Зачем пришла в Аскалон?

Тани не стала называть свое имя. Вместо этого она подняла к свету кольцо с рубином.

– Отведите меня к даме Нурты, – сказала она.

Ее мир стал ночью без звезд. Сон, но не-сон, бескрайняя тьма на одну душу. Тысячу лет она провела в ней в цепях, а теперь наконец зашевелилась.

В ней воспрянуло к жизни золотое солнце. Туман сползал с кожи, и она вспоминала укус жестокой сестры. Она различала очертания лиц кругом, хотя черты их смазывались.

– Эда.

Она ощущала себя высеченной из мрамора. Члены приросли к кровати, изваяние было навеки обречено на могилу. В темных пятнах, заслонявших свет, кто-то молился за ее душу.

– Эда, вернись к нам.

Голос был знаком, как и запах купыря, но каменные губы не умели раскрываться.

– Эда.

Новое тепло зажглось в глубине костей, выжигая сковывающие их узы. Треснула обтянувшая ее кальцитовая оболочка, и жар наконец освободил ей горло.

– Мег, – прошептала она, – кажется, уже второй раз ты со мной нянчишься.

Сдавленный смешок.

– А ты бы не давала поводов с тобой нянчиться, глупая гусыня. – Мег прижала ее к себе. – Ох, Эда, как я боялась, что этот несчастный апельсин не поможет! – Она повернулась к слугам. – Передайте ее величеству, что дама Нурты пришла в себя. И доктору Бурну скажите.

– Ее величество в Совете, благородная Маргрет.

– Я вам обещаю, что ее величество с вас шкуру спустит, если не сообщите немедленно. Ступайте же.

«Несчастный апельсин». Осмыслив слова Маргрет, Эда заглянула ей за плечо. На столике у кровати лежал надкусанный плод. Опьяняющая сладость помутила все ее чувства.

– Мег… – В горле у нее было сухо. – Мег, скажи, ты уж не побывала ли ради меня в обители?

– Я не такая дура, чтобы надеяться проложить путь через толпу драконобориц. – Мег чмокнула ее в лоб. – Хоть ты и не веришь в Святого, а какая-то высшая сила о тебе заботится, Эдаз ак-Нара.

– Это уж точно. Высшая сила благородной Маргрет Исток. – Эда схватила ее за руку. – Кто его принес?

– Это, – заявила Маргрет, – потрясающая история. И я ее тебе расскажу, как только ты поешь гоголь-моголя.

– Есть ли такая беда, от которой, по-твоему, не помогает эта гадость?