Все это походило на кипящий котел с плотно закрытой крышкой, как сказал Горбачев Валентину Фалину, своему главному советнику по Германии. Глава польской компартии Раковский подошел к советскому лидеру и прошептал: “Это конец!” Позднее во время прогулки по парку у дворца Горбачев спросил Фалина: “Что будем делать?” В своей книге он так описал состояние Хонеккера на факельном шествии: “Видно было, что ему не по себе, он был словно в трансе”. При этом он понимал: “Свыше наших сил заставить людей молчать”. На следующий день два лидера встретились и беседовали около трех часов, во время которых Горбачев вновь должен был выслушать речь Хонеккера о славных достижениях его правительства. После состоялась встреча с членами восточногерманского Политбюро, где Горбачев заявил, что партию, которая отстает от времени, ждут горькие результаты, что она должна реагировать на требования реальности, иначе она обречена. “Того, кто отстает, наказывает история”, – заявил он и добавил, что сейчас хороший момент, чтобы правительство ГДР начало действовать. Хонеккер слушал генсека СССР с кривой улыбкой, лицо его немного покраснело. Он поблагодарил Горбачева – в голосе его чувствовалось напряжение и звучал он выше обычного – и упомянул свою недавнюю поездку в Магнитогорск на легендарный советский металлургический комбинат. Ему запомнились пустые полки в магазинах, где не было даже мыла и спичек. Затем он пробормотал себе под нос, но все его прекрасно услышали: “Свою страну развалили, но нас будут учить”[1630].

Горбачев стремился не вмешиваться в дела союзников, поэтому откладывал разговор с Политбюро ГДР до последнего момента, когда спасать восточногерманский режим было уже слишком поздно – если, конечно, предположить, что это было возможно изначально[1631]. Его предупреждение услышали те, кто давно хотел действовать, но не осмеливался сделать первый шаг без поддержки Москвы. Протеже Хонеккера Эгон Кренц сообщил Фалину: “Ваш начальник сказал все, что было нужно. Наш ничего не понял”. Фалин ответил: “Остальное зависит от вас”. Через две недели Политбюро ГДР отправило Хонеккера в отставку, а во главе страны и компартии встал Кренц[1632].

Горбачев позднее писал, что покидал Восточный Берлин “со смешанными чувствами”[1633]. Бывшему канцлеру ФРГ Вилли Брандту он признался, что встревожен и обеспокоен. Кренцу он заявил, что общаться с Хонеккером все равно что бросать горох об стену[1634]. С другой стороны, его обнадеживало, что так много молодых немцев жаждет перемен. Черняев отметил в своем дневнике: “Его поддерживает и успокаивает признание и понимание ‘там’ – по контрасту со сволочным отношением собственного народа”[1635]. И наконец, у ГДР появился новый лидер! Лидер, который мог установить в стране собственную версию модернизированного социализма! Горбачев горячо поприветствовал Кренца 1 ноября в Москве и призвал его перейти от косметических реформ к по-настоящему радикальным[1636].

Падение Берлинской стены перевернуло все с ног на голову. До этого Горбачев был главным инициатором перемен – он начал реформы в собственной стране и с удовольствием наблюдал, как они захватывают Восточную Европу, а западные лидеры вынуждены были подстраиваться под новый миропорядок. После берлинских событий Горбачеву приходилось реагировать на изменения, спровоцированные другими – людьми на местах в ГДР, восточноевропейскими политиками, отказывающимися от идей коммунизма, западноевропейскими и американскими лидерами, которые не считались с видением Горбачева или бросали ему вызов.

Однако эти изменения произошли не за одну ночь, как и трансформация Восточной Германии. Около 9 миллионов восточных немцев, бо́льшая часть населения страны, посетили ФРГ в течение первой недели после падения стены, однако практически все они вернулись обратно. Продолжались уличные протесты, многие демонстранты требовали уже воссоединения Германии, а не реформирования социализма, лозунг “Мы – люди” сменился на “Мы – один народ”. При этом большинство восточных немцев по-прежнему считали, что ГДР должна остаться и останется социалистической страной, отдельной и независимой[1637]. Берлинская стена перестала выполнять свою функцию еще до объединения Германии: восточным немцам было разрешено покидать территорию ГДР через Венгрию и Чехословакию. Тем летом десятки тысяч человек ожидали разрешения на выезд в палаточном лагере на австро-венгерской границе, где были демонтированы электрифицированные ограждения из колючей проволоки. Тысячи восточных немцев осаждали посольство ФРГ в Праге, в результате их переправили через Восточную Германию на Запад в опечатанных вагонах. После открытия границы восточные немцы могли уехать и вернуться в любой момент, что, возможно, даже стабилизировало ситуацию в ГДР[1638].

Новый восточногерманский лидер Эгон Кренц продержался у власти лишь до 3 декабря. Долгое время он считался престолонаследником Хонеккера и его очевидным преемником, хотя был замешан в репрессиях как глава внутренней безопасности. Заполучив все посты Хонеккера, он оставил в Политбюро несколько его человек. Сторонник Горбачева Вадим Медведев сухо назвал Кренца некомпетентным лидером[1639]. Когда 1 ноября делегация Кренца после встречи с Горбачевым покидала Кремль, один кремлевский циник сострил: “А вот идет комитет по уничтожению ГДР”[1640]. В то же время в сменившем его Хансе Модрове многие видели потенциального Горбачева Восточной Германии. Он заявил, что его страна “лежит в руинах” и без нового руководства погибнет, а 17 ноября предложил новую программу реформ, одобренную диссидентами[1641]. Позднее Модров признался, что в то время они с Горбачевым “все еще жили иллюзиями”, а советский лидер продолжал верить, что “перестройке в ГДР открыты все двери”[1642].