таковы были священники». Он невольно поддается обаянию мусульманской цивилизации; он сочувствует Саладину, говорит о его гуманности после взятия Иерусалима 2 октября 1187 г. «Никто не слыхал, — уверяет он, — чтобы христианам было сделано насилие. Всех бедных он отпустил без выкупа, осмотрев предварительно, нет ли между ними зажиточных». Из его изложения между прочим оказывается, что христиане были более жестоки, что в них было менее рыцарского духа. Бернар высказал это против своей воли; живой язык давал больший простор изложению и не сдерживал порывов автора. Между тем это заявление для нас более ценно, чем целые дневники и летописи. В этой истории видим, как национальная историография занимает принадлежащее ей место. Она стремится вытеснить латинскую летопись; но это окончательно совершится еще не так скоро.

Жак де Витри (1182–1244). Когда мы наблюдаем у Гийома Тирского и Бернара Казначея стремление средневекового общества к критическим приемам, осуждение действий и системы христиан, сравнение с мусульманами, столь для них невыгодное, — то в этом нельзя не видеть благоприятного поворота в развитии средневековой историографии. Этот успех в критике вызван скептицизмом. Общество в лице своих историков произносит над собой суд, добровольно идет на невыгодное сравнение. Таков был Жак, родом из Витри (около Парижа), писавший по-латыни. Он был известен как энергичный проповедник против альбигойской ереси. Это обратило на него внимание Иннокентия III, который назначил его епископом в Аккону. На новом посту он проявил ту же деятельность; он был и воином, и пастырем, и проповедником, он решился описать все им виденное в сочинении. «Три книги восточной истории» с 622 г. до взятия Дамиетты в 1219 г. вместе с историей пятого крестового похода. Но главное содержание этого труда касается нравственного состояния западного общества и положения дел на Востоке, преимущественно в Палестине. Он пользовался восточными историками. Любимый конек его, о чем он сам говорит, — порицание пороков. Цель, которой он задался, излагается в прологе: «В наше время не нашлось никого, или, напротив, нашлось очень мало людей, которые предприняли бы труд рассказать и описать битвы, славные победы и дивные дела Царя Небесного во славу и хвалу Его. В наши дни Господь совершил великие деяния, достойные прославления и памяти людей, в Испании против мавров, в Провансе против альбигойцев, в Греции против отщепенцев, в Египте против сарацин, в отдаленных странах Востока против персов, ассириян, халдеев, турок. В первой книге, очертив вкратце судьбы Иерусалима, я излагаю подробно дела Господа, которые он сподобил совершить в своем милосердии к нам. Я описал жизнь жителей города и тех местностей, о которых чаще всего упоминается. Мне казалось это необходимым для большего разумения обстоятельств, которые в них излагаются; а чтобы еще более расширить мой труд, я присоединил подробности о многочисленных и различных особенностях этой земли. Во второй книге, обозрев бегло историю новейших обитателей Востока, я перешел к рассказу о делах, которые совершил Господь в наши дни в странах западных: я описал главным образом различные ордена, как светские, так и духовные, а в конце книги изложил подробное рассуждение о порядке и обязанностях крестоносцев и пользе их пилигримства. В третьей книге изложены события, которые Бог сподобил совершить в своем народе и в войске христиан, после Латеранского собора и до взятия Дамиетты». Автор полагает, что его труд будет полезен для утверждения веры, преобразования нравов, обращения неверных, замешательства нечестивых, наконец, для того, чтобы воздать хвалу доблести. В этом он повторяет буквально Бернара Казначея.

Жак де Витри прежде всего историк-моралист. В первой же книге он сгущает краски для изображения нравов палестинских христиан. Первоначально дьявол не мог найти себе помещения в местах сухих и безводных, т. е. среди тех первых пилигримов, еще бедных, истощенных продолжительными трудами; но, наконец, он увидел дом в полном спокойствии и свободный от всякой опасности, а людей, предававшихся праздности, живущими в их новом обиталище, среди обилия хлеба и масла. Взяв с собой семь духов, более развращенных, чем он сам, он вступил в этот дом с семью смертными грехами. Господь насытил людей, и они сделались прелюбодеями; они пустились в погоню за своими пожеланиями. Они разлеглись в своей грязи так же, как вьючное животное ложится в нечистоте; они ржали как лошади и каждый на своего ближнего. Огонь ниспал на них, и они более не видали солнца, ибо обратили глаза к земле, сделавшись гордыми, заносчивыми, наглыми, недужными, мятежными. Раздраженные леностью и малодушием, ненасытные в своем корыстолюбии, согбенные от пьянства, отвратительные от разврата и мерзости, воры, похитители, убийцы, люди крови, предатели…» Так и сыплет, точно из бранного специального лексикона, епископ в современное ему общество. «Ад распахнулся широко; он приготовил помещение для всех пресыщений и пророков. Всякая добродетель и благочестие исчезли в такой степени, что трудно было найти кого-нибудь, кто отличал бы священное от мирского и чистое от нечистого. Все были увлечены в пропасть. Какова паства, таковы были священники в Святой земле». Историк делает исключение для немногих справедливых и богобоязненных, подобно зерну в куче плевел. Нечестие злых одерживало верх, и их неправда была обильна до того, что часто они совершали симонию, венчали противозаконно, хоронили безразлично всех подряд. Мы узнаем между прочим, что «монахи и монахини бродили и шатались из места в место, посещая вместе с мирянами публичные бани». Все это автор приводит не с тем, чтобы упрекать потомство, но для того, «чтобы оно, омыв ноги в крови нечестия, научалось подражать добрым, проклинать и осуждать злых». Это относится и к тогдашним французам. Автор хорошо знает Париж и на нем останавливается в третьей книге. Тамошнее духовенство он сравнивает с паршивой козой и больной овцой, а клириков называет содомитами. Французских священников он презирает, именуя их скупцами и ханжами. Общество светское должно было пасть ниже. Но у Жака слишком строгий критерий. На него вряд ли кто угодит. Учащиеся студенты во всяком случае поступают дурно, если учатся. «Одни занимаются единственно для того, чтобы знать, — это одно любопытство; другие — чтобы прославиться, — но это тщеславие; иные — чтобы приобрести выгоду, но это корыстолюбие и симония; весьма немногие из них занимались, чтобы получить назидание и назидать других». Парижские студенты, на быте которых несколько останавливается Жак, делились на враждебные национальные корпорации. Он называет англичан пьяницами и шутами, немцев скотами, бургундцев глупыми и грубыми, пуатевенцев льстецами, бретонцев легкомысленными и непостоянными, ломбардцев скупыми, римлян злословными, сицилийцев жестокими тиранами, брабантцев поджигателями и хищниками. Далее этих обидных прозвищ историку некуда было идти. Вообще для внутренней жизни эти две книги представляют много интересных