Первый раз за все время она попыталась представить себе Бога и... не смогла. Однако это ничего не значило, Бог был, Зина это знала твердо... Вероятно, он чем-то походит на христа Григория...

Ночами она теперь подолгу и беспричинно плакала.

В это время редактора Петькина снимали с работы. Он ходил хмурый, небритый, обрюзгший. И несколько раз жаловался Зине:

— Вот, Никулина, значит, и с редакторов снимают. Отовсюду Петькина снимают. Да.

Смирнов, новый редактор, говорили, из бывших военных. И еще говорили, что он какой-то больной человек, припадочный. Зина его боялась.

А вскоре завздыхали тощие старушки, то одна, то другая: вот жизнь-то грешная нелегка, в магазинах все дорого, на базаре и того пуще. А ведь топливо на зиму припаси, обутку да одежду обнови. Белые рубахи для всеобщих радений тоже поизносились... И наконец сказали Зине прямо:

— Чего уж, доченька, второй год доживаешь. За жилье мы ни копеечки не брали. А теперь-то уж... ты не обессудь... Рубликов по сто хотя бы в месячишко...

— Да вы что?! — проговорила Зина. — Да за пятьдесят отдельную комнату снять можно!

— А это еще какие хозяева попадутся. А мы уж и за ребеночком твоим ходим, как за своим, и вообще удобства делали, — не отворачивая глаз, заявили старухи. — Ведь Ефимка-то когда Свищев похаживал, мы к суседкам сразу...

— Какой Ефимка?! — еще более удивилась Зина.

— Да Христос наш Гришка... В миру-то он Ефимка Свищев, на желдороге кладовщиком служит...

Зина непонимающе переводила глаза с одной старухи на другую.

— За прошлое-то мы ничего и не требуем. Ну, может, по старенькому платьишку дашь. Для тебя это не добро, а мы на базаре продадим, — как ни в чем не бывало продолжали старухи. — А уж наперед-то по сто рублей, не меньше. Бог-то, он справедливость любит...

Однажды, придя с работы, Зина увидела, что единственный ее чемоданишко пуст.

— Это... это как же? Это что же... — только и выговорила Зина. Больше слов у нее не было.

— Да ведь сама обещала нам кой-чего из тряпья... за квартирку, — помаргивая невинно, заявила Гликерия, — Мы с сестрой Евдокией на базар снесли.

— Чего я вам обещала? Как это снесли? — повысила было голос Зина.

Но тут вмешалась Евдокия, зловеще зашипела, пристукнув по столу костлявой ладошкой:

— Чего это ишшо! Ишь греховодница! Вот скоро причащение кровью Христовой будет. Живо подскажем Григорию, чтоб обмочил твою спину-то...

Зина тотчас представила себе, как корчился от боли парень, прижатый к полу, как наклонился над ним Григорий с бритвой в руках. И примолкла.

— То-то же! — удовлетворенно промолвила Евдокия. — Вот и не вздумай тут нам... богохульствовать.

И Зина осталась почти голой. А дальше пошло еще хуже. Старухи стали забирать ежемесячно всю зарплату. Сто рублей — за квартиру, остальное — за питание. Но кормили так, что Зина всегда была голодной.

— Божье слово душу смиряет, а глад — тело, — внушали старухи. — Так и сподобишься...

Зина частенько подумывала бросить пустой чемодан у старух и подыскать себе другую квартиру. Но боялась. Как она одна с ребенком?

Однажды, возвращаясь с работы, думала невеселые свои думы. Григорий недавно предупредил — скоро радение всеобщего греха. Зина давно замечала — на молениях обшаривает ее глазами какой-то угрюмый бородатый сектант. И, услышав предупреждение Григория, содрогнулась: она знала, что произойдет на этом радении...

В переулке, словно поджидая ее, стояла Марфа, опершись на суковатый костыль. Впрочем, она действительно поджидала Зину.

— Здравствуй, касатушка. Христос с тобой, моя доченька, — заговорила Марфа. — Приметила я — все ты по этому переулочку ходишь. Как живешь-можешь-то?..

— Какая жизнь... — И Зина невольно всхлипнула, ткнулась в плечо старухе.

— Ну-ну, люди ить кругом... То-то я замечаю — неласковая ты ходишь все. Айда ко мне, на заезжем ноне никого нет...

Приведя Зину в свою каморку, Марфа опять, как в первый раз, стала поить ее чаем.

— Бабушка, бабушка, к кому ты меня толкнула! — опять заплакала Зина. — Ведь говорила — хорошие люди.

— Да ведь с Богом в душе вроде... А так — кто их знал, что поганые хлыстовские обряды сполняют.

— Уйду я от них, — заявила Зина. — Пусть хоть зарежут потом, уйду. Не могу больше.

— И верно. И верно, чего тебе? — закивала Марфа, — От них, слышала я, многие уходят. Суровы шибко. — Марфа помолчала и добавила: — От них уйти можно, а от Бога-то не след. И так он уж не шибко милосерден к тебе.

Зина вздохнула глубоко, прерывисто, как ребенок, которого сильно и несправедливо обидели, а теперь вот он немного успокоился и пытается не сильным еще своим умом понять — за что же?

— Скажи, бабушка, ну вот ты... Ты счастливая, довольная жизнью. Благоденствие на тебе какое-то. Как это все... пришло к тебе? — спросила задумчиво Зина. — Как его, милосердие-то, заслужить?

Старуха, кажется, не ждала этого вопроса. И тем более обрадовалась, расцвела даже.

— И-и, касатушка ты моя! — воскликнула она. — Да кака ты еще молоденька!

— Что же, мне до старости, что ли, не понять ничего?

— Поймешь, поймешь, родимая, — заторопилась старуха. — Всякие обряды тяжелые — это тьфу, Богу-то они и не нужны вовсе. Христос свой крест отнес на Голгофу, своими страданиями заплатил за все грехи человеческие. Черным по белому это в святом писании объяснено все. А они, хлысты эти всякие, исусовцы... тьфу! — еще раз плюнула Марфа, — вроде и не понимают этого, все заставляют грехи людские страданием замаливать. А Богом надо проникнуться просто, понять его душой. Понять и принять единожды и навсегда.

— Да как, ка-ак? — взмолилась Зина. — Они — Гликерия с Евдокией... Григорий этот — тоже ведь все говорят: проникнуться надо. А как?

Марфа помолчала, будто прикидывая что-то в уме.

— А давай-ка вот что, перепелушка моя, исделаем. Я сведу тебя завтра в одну семью. Обрядов всяких они не совершают, молитв не поют. Они Библию только изучают. Они и приютят на время. А там видно будет...

... Так Зина попала в семью озерского иеговиста Митрофана Селиванова.

Семья состояла всего из двух человек — самого Митрофана да его жены, толстой, неповоротливой, но очень доброй женщины, Екатерины Сидоровны. Впрочем, и сам Митрофан, длинный, как жердь, рябоватый мужчина, был хотя и молчалив, но добродушен и прост.

— Ну-к что, милости просим к нам, — сказал он, поглядев на Зину, когда Марфа объяснила, в чем дело. — Мы завсегда рады помочь человеку в беде. Накорми-ка людей, Екатерина Сидоровна, чем Бог послал, — и засобирался на работу. Работал он где-то в промкомбинате. — А что сынок у тебя, это ничего. Это хорошо даже, сынок-то. Пока он неразумный, мы его в ясельки, в ясельки пристроим. У меня дальняя сродственница няней там работает, она поможет устроить.