священником; позади нее стоял палач и его помощники. Королева была бледна; только ее глаза были красны от пролитых слез, но теперь она была совершенно спокойна, ее взгляд был устремлен вдаль, поверх толпы и домов, губы были плотно сжаты. Ничто не выражало ее душевного состояния, хотя она и видела все. Взгляд королевы упал на женщину с ребенком, который посылал ей поцелуй своей маленькой ручкой. Этот единственный знак участия пробудил королеву из ее оцепенения, и слезы застлали ее глаза. Но толпа снова надвинулась и сопровождала позорную колесницу криками, воем, смехом, аплодировала и осыпала королеву градом ядовитых насмешек и прозвищ. Ее лицо снова стало совершенно холодным и бесстрастным, а взгляд безучастно скользил по толпе; только при виде королевского дворца и надписи над его воротами, поставленной Филиппом Эгалитэ, бывшим герцогом Орлеанским, в ней вспыхнул злобный огонек.

Около полудня позорная колесница прибыла к месту своего назначения и остановилась у подножия эшафота. Мария Антуанетта сошла с телеги и стала медленно подниматься по ступеням эшафота.

Во время всего путешествия она не произнесла ни слова, а теперь, бросив прощальный взгляд на Тюильери, вздохнула и наклонила голову. Наступила мертвая тишина. Несколько мгновений спустя Сансон высоко поднял отрубленную гильотиной бледную голову, принадлежавшую королеве Франции. Народ приветствовал его восторженными кликами:

— Да здравствует Республика!

В этот вечер один из чиновников Республики написал счет, хранящийся до сих пор во французской национальной библиотеке в Париже. Этот счет гласит: «Перечень расходов по погребению лиц, присужденных трибуналом к смертной казни. Затем, начиная с № 1, помещены двадцать четыре номера и имена казненных; под № 25 значится. «Вдова Капет. Гроб — 6 франков; могила и плата могильщикам — 25 франков». Под этим написано. «Просмотрено и утверждено мною, президентом революционного трибунала. Разрешаю могильщику Жюли получить из национальных сумм 264 франка. Париж, 11 Брюмера, 2 года Французской Республики. Эрман, президент».

XXV

Король Людовик Семнадцатый

Республика одержала победу над королевской властью. Король Людовик XVI и королева Мария Антуанетта покоились мирным сном на кладбище Мадлэн. Республиканцы, проповедники свободы, равенства и братства, ликовали, радостно повторяя, что королевская власть погибла навсегда и над Францией на вечные времена взошло победоносное республиканское солнце.

Однако, несмотря на эту уверенность, лица республиканских главарей часто омрачались и в их сердца закрадывался своеобразный страх, когда их взгляд падал на Тампль, мрачное здание которого бросало черные тени на залитые солнцем пути Республики. Быть может, это было раскаяние, шевелившееся в сердцах убийц королевской четы? Нет, эти бронзовые сердца не знали раскаяния, они не опускали голов, проходя мимо кладбища Мадлэн, а при взгляде на гильотину их взоры загорались гордостью. Не воспоминание об умерших заставляло омрачаться их лица, это была мысль о живом узнике, заключенном в темных тюрьмах Республики.

Этому заключенному было, правда, всего восемь лет, но роялисты — а их было еще немало во Франции — называли этого ребенка «королем Франции», а священники в Вандее ежедневно молились о здоровье и освобождении молодого короля, Людовика XVII.

«Король умер, да здравствует король!»

Среди роялистов и легитимистов было также немало таких, которые думали о бедном заключенном с ненавистью и злобой, как и обвиняли его в клевете на свою мать. Как будто ребенок сознавал, что делал, когда, по приказанию своего мучителя и тюремщика Симона, ставил дрожащей рукой свое имя на подаваемой ему бумаге, как будто этот несчастный мальчик понимал ужасное значение задаваемых ему вопросов, на которые он отвечал: «да» или «нет», смотря по тому, какое выражение читал в жестоком лице Симона, стоявшего около него Бедный ребенок прекрасно понимал, что каждая складка на лбу Симона повлечет за собой ужасные побои и мучения, он чувствовал непреодолимый страх пред железным кулаком своего мучителя и, чтобы избавиться от побоев, подписывал все, что хотели его безжалостные судьи, не сознавая, что это — самые ужасные и низкие обвинения против его матери.

На основании этих показаний судьи решились обвинить Марию Антуанетту в самом ужасном и гнусном преступлении. Она ответила на их обвинения лишь презрительным молчанием, однако судьи повторили вопрос и требовали ответа. Тогда королева обернулась к женщинам, наполнявшим места для публики и с напряженным вниманием ожидавшим ответа.

— Я обращаюсь ко всем присутствующим здесь матерям, — сказала она своим звучным голосом, — и спрашиваю их, считают ли они возможным подобное преступление?

Никто не решился высказаться громко, но по рядам слушательниц прошел глухой рокот, послышались вздохи. Чуткое ухо председателя прекрасно поняло значение этого шума, и он решил оставить это обвинение, чтобы не возбудить сострадания к королеве, так как ее участь была предрешена уже заранее.

Мария Антуанетта вспомнила об этом ужасном обвинении в ночь на 16 октября 1793 г., накануне своей смерти, когда писала своей золовке.

«Пусть мой сын, — написала она, — никогда не забывает слов своего отца, пусть никогда не думает мстить за нашу смерть. Мне остается сказать несколько слов о крайне тяжелом для меня вопросе. Я знаю, какое горе причинил вам этот ребенок. Простите ему, дорогая сестра, подумайте о его возрасте! Как легко заставить такого ребенка сказать все, что угодно, чего он даже не понимает. Настанет день, когда он оценит, какое большое значение имеет ваша ласка и доброта к обоим моим детям».

В то же