руки и притянул к себе. Брианна поддалась, уступая ему, и руки у нее задрожали.

— Что мы будем делать? — проронила она и снова разрыдалась.

«Мы». Она сказала «мы».

Роджер лежал в пыли на дороге, весь в синяках, грязный, голодный, рядом с рыдающей женщиной, которая в запале стучала ему по груди кулаком. Никогда в жизни он не был так счастлив.

— Тише, — прошептал он, укачивая ее на руках. — Все в порядке, есть другой способ. Мы вернемся, я знаю как. Не волнуйся, я обо всем позабочусь.

Наконец она успокоилась и замерла в его объятиях, тихонько всхлипывая; на его рубашке осталось большое мокрое пятно. Сверчки на дереве, обрадовавшись наступившей тишине, потихоньку застрекотали.

Брианна высвободилась и села, нашаривая что-то в темноте.

— Надо высморкаться, — проговорила она в нос. — Есть платок?

Он снял платок с головы и отдал ей. Она с присвистом высморкалась, и Роджер улыбнулся.

— Знаешь, такой звук получается, когда выдавливаешь из тюбика крем для бритья.

— И когда в последний раз ты это делал? — Она снова положила голову ему на грудь и дотронулась до щеки. Роджер брился два дня назад, с тех пор не было ни времени, ни возможности.

Брианна глубоко вздохнула и обвила его рукой.

— Мне очень жаль. Я не хотела, чтобы ты шел за мной. Но… Роджер, я ужасно рада, что ты здесь!

Он поцеловал ее в висок, влажный и соленый от слез и пота.

— Я тоже. — Теперь все испытания и опасности, пережитые за последние два месяца, казались незначительными. Все, кроме одного. — Давно ты это задумала? — спросил Роджер. Впрочем, он мог бы сказать наверняка, день в день. Именно тогда изменился тон ее писем.

— Наверно, полгода назад, — сказала она, подтвердив его догадку. — Когда ездила на Ямайку на пасхальные каникулы.

— Ясно. — На Ямайку вместо Шотландии. Она предложила ему поехать вместе, но он отказался из-за глупой обиды, что Брианна не захотела приехать к нему.

Она глубоко вздохнула, промокнув шею рубашкой.

— Мне снились сны об отце. Об отцах… О них обоих.

Обрывки сновидений кружились в ее голове: вспышками являлось лицо Фрэнка Рэндалла, более длинными эпизодами — образ матери. А еще она постоянно видела высокого рыжеволосого человека, о котором знала только, что это — ее родной отец.

— Был один сон…

Во сне дело происходило ночью, в тропиках — поле, поросшее какими-то высокими зелеными стеблями, наверное сахарным тростником, и зарево пожара вдалеке.

— Били барабаны, и я знала, что в тростнике прячется что-то ужасное. Мама тоже была там, пила чай с крокодилом.

Роджер хмыкнул, и Брианна рассердилась:

— Это было во сне, ясно?.. Тогда он вышел из тростника. Я не могла разобрать лица в темноте, но он был рыжий. Он повернул голову, и в волосах мелькнули медные отблески, когда…

— Он — то страшное, что скрывалось в тростнике? — спросил Роджер.

— Нет. — Брианна покачала головой.

Уже совсем стемнело, и она превратилась в приятную тяжесть на груди и тихий голос, доносящийся из мрака.

— Он стоял между мамой и той самой ужасной вещью. Я не видела, но знала, что это страшное, оно затаилось там и поджидало. — Брианна невольно содрогнулась, и Роджер крепче сжал ее в объятиях. — Я поняла, что мама собирается встать и пойти к нему. Я пыталась остановить ее, но она меня не слышала. И я позвала его, сказала, чтобы пошел с ней и спас. И он увидел меня!.. Увидел и услышал. А потом я проснулась.

— Ага, — хмыкнул Роджер, — и поэтому ты поехала на Ямайку.

— Я стала думать об этом, — резко сказала Брианна. — Ты ведь искал их в Шотландии, однако не нашел ни единого упоминания после 1766-го. Их не было и в списках пассажиров, уехавших в колонии. Ты сказал тогда, что не стоит больше искать, вряд ли мы что-то узнаем.

Роджер был рад, что темнота скрыла румянец, вспыхнувший на щеках от осознания собственной вины.

— А я подумала, что место, где я их видела во сне, где-то в тропиках. Что, если они поехали в Вест-Индию?

— Я проверил пассажирские списки каждого судна, которое вышло из Эдинбурга или из Лондона в конце 1760-х и начале 1770-х, куда бы они ни направлялись. Я же тебе говорил, — укоризненно сказал Роджер.

— Знаю, — кивнула Брианна. — Но что, если они не были пассажирами? Зачем люди ехали в Вест-Индию? Ну, в старое время?

— В основном по торговым делам.

— Правильно. Так вот, что, если они поплыли на грузовом корабле? Тогда их бы не внесли в списки.

— Допустим, — согласился Роджер. — Не внесли. Тогда как же их разыскать?

— Реестры складов, бухгалтерские книги плантаторов, портовые декларации… Я провела весь отпуск в библиотеках и музеях. И я… я нашла.

Боже правый, она нашла объявление.

— Правда? — Роджер постарался не выдать тревоги.

Брианна рассмеялась.

— Капитан корабля «Артемис» Джеймс Фрейзер продал пять тонн гуано летучей мыши плантатору в Монтего-Бей 2 апреля 1767 года.

Роджер не удержался от ухмылки, но все же возразил:

— Капитан судна? Твоя мама говорила, что у него морская болезнь! И вообще, на свете куча Джеймсов Фрейзеров…

— А первого апреля женщина по имени Клэр Фрейзер купила раба на рынке в Кингстоне.

— Купила… раба?

— Не знаю, зачем, — твердо сказала Брианна. — Наверняка у нее были на то причины.

— И все же…

— В бумагах было написано, что раба звали Темрейр, и у него одна рука. Неплохая примета, верно? Во всяком случае, я начала искать в подшивках старых газет, не только из Вест-Индии, а из всех южных колоний. Мама не стала бы держать раба, и если она его купила, значит, хотела освободить, а подобные сообщения иногда печатали в местных газетах. Я думала, может, там напишут, где раб был освобожден.

— И что?

— Ничего. — Брианна помолчала. — Зато я нашла кое-что другое. Заметку о том, что они погибли… Мои родители…

Роджер подозревал, что она нашла объявление, но все же был потрясен. Он крепко прижал ее к себе, обвив руками.

— Где? И как?

Роджер вполуха слушал ее объяснения, а в глубине души проклинал себя. Он должен был знать, что она слишком упряма, чтобы поддаться на уговоры. Своим грубым вмешательством он добился лишь того, что она начала действовать втайне.

— Мы вовремя. Сейчас 1776-й, у нас есть время, чтобы найти их. — Брианна громко вздохнула. — Я рада, что ты здесь. Однако я так волновалась, что ты все выяснишь прежде, чем я вернусь… Не знаю, что бы ты сделал.

— То, что и делаю… — проронил он. — У меня есть друг, у него двухлетний ребенок. Он говорит, что никогда в жизни не ударит ребенка, но, черт возьми, понимает, почему некоторые