14 декабря на глазах у изумленных австрийцев армейский понтонный мост через Саву прогибался и раскачивался от солдатских толп, в панике бегущих на боснийский берег под пулями ликующих сербов. Верховное командование Сербии заявило в тот день: «Враг разбит, рассеян, побежден и изгнан с нашей земли раз и навсегда».

16 декабря горстка австрийских пехотинцев сгрудилась у газеты двухнедельной давности, которая наконец дошла до них из Вены. Досадливо хмыкая, они читали о героическом взятии австрийской армией сербской столицы. На самом же деле к этому времени австрийцы уже снова покинули город и массово отступали{1068}. В тот же день, 16 декабря, сербы победно шагали по разоренным безлюдным улицам Белграда. Генерал Живоин Мишич, руководивший контрнаступлением, в одночасье стал героем страны. «За исключением пленных, на сербской земле больше нет австрийских солдат», – телеграфировал он с гордостью.

Алекс Паллавичини описывал 17 декабря бегство австрийцев к мостам через Дунай и Саву: «После этого наше негодование и недоверие к верхам оправдано, потому что сложно представить себе худшее руководство, чем наши командиры и управление снабжением. В Валево пришлось сжечь 40 000 пар сапог, поскольку не нашлось того, кто смог бы их выдать. Нашим войскам пришлось в буквальном смысле маршировать почти босиком»{1069}. Поражение Потиорека принесло сербам 130 трофейных орудий и 40 000 пленных, включая 270 офицеров. Пехотный полк доктора Иоганна Бахманна рассыпался во время декабрьского отступления. Доктору пришлось бросить самых тяжелых раненых, поскольку перевозить их было не на чем{1070}. Когда они наконец перебрались через Саву, доктора комиссовали и отправили в долгий отпуск. Вернувшись домой, он проспал целые сутки. После этого, однако, его не одну неделю мучила бессонница – преследовали кошмары о Сербии.

Как покажут дальнейшие события, поражение армии Габсбургов не было необратимым, а сербские ресурсы, наоборот, оказались исчерпаны до дна. Однако удар по реноме империи Франца Иосифа ее ненавистная и презираемая маленькая соседка нанесла жестокий. Конрад Гетцендорф признал необходимость на остаток зимы переключить Южный фронт на оборону. Однако и здесь он допустил очередной стратегический просчет: войска, зарывшиеся в мерзлую землю и стоящие по берегам рек, отделяющих их от сербов, были слишком слабы для наступления, но чересчур сильны для отражения атаки противника. Действия Конрада в первых кампаниях против презираемых им врагов-славян обернулись такими же катастрофами, как и действия против России. Если австрийские власти назвали вторжение в Сербию Strafexpedition – «карательной экспедицией», то в устах язвительных сербов оно превратилось в bestrafte expedition – «наказанную экспедицию». Сочиненная ими победная песня начиналась словами: «Едет император Николай на вороном коне, едет император Франц Иосиф на осле».

Общим страданиям победителей и побежденных, солдат и гражданских не видно было конца. Если австрийцы вели себя как варвары во время вторжения в Сербию в 1914 году, то их враг платил несчастным, взятым в плен, той же монетой. Живя впроголодь, своих будущих захватчиков сербы кормили еще хуже. Правительство разрешало любому гражданину нанимать австрийца в батраки за гроши, но пленные были только рады, потому что наниматели кормили их сытнее, чем лагерные власти. Тем не менее многих косили болезни: к концу 1914 года погиб от тифа каждый пятый из 60 000 австрийских пленных, и число это будет расти. На исходе года Австро-Венгрия заплатила за свое посягательство на Сербию 273 804 ранеными и убитыми из 450 000 отправленных на войну. Вена была вынуждена запоздало признать некомпетентность большей части своего верховного командования, уволив четырех из шести командующих армиями, включая и Оскара Потиорека.

Однако и сербы не имели особого повода для праздника. Молодой серб, ослепший в бою, пел: «Мне горько не видеть теперь ни солнца, ни зеленых полей, ни цветущих слив»{1071}. Долина Савы к западу от Белграда была разорена. Многие городки и села брошены, улицы поросли травой. Беженцы, потихоньку возвращавшиеся на запад вместе с армией, в ужасе смотрели на разрушенные дома. Белград превратился в город нищих, калек и сирот. Немногочисленные дороги были разбиты перемещавшимися по ним войсками. С внешним миром Сербию связывала единственная железнодорожная ветка до Салоников, по которой (с незначительной помощью от нейтральной Греции) черепашьей скоростью поступало снабжение. Тиф-сыпняк, дизентерия и холера поражали целые районы, а раненым на поле боя сильно везло, если удавалось избежать гангрены.

В Британии стало престижным помогать Сербии: леди Уимборн, леди Паджет и сэр Томас Липтон были лишь самыми выдающимися из тех, кто отправился добровольцами в сербские медицинские части вместе с графиней Трубецкой, супругой нового российского посланника. Однако для страны настолько бедной и географически изолированной, пусть одержавшей временную победу, но опустошенной и обескровленной, сделать они могли до обидного мало. Сербия уже потеряла 163 557 человек, из них 69 022 погибшими. А за последующие годы ей придется пережить еще худшие невзгоды, которые не скрасить будущим победам. В конечном итоге война унесет 62,5 % мужского населения Сербии в возрасте от 15 до 55 лет, и вся страна будет разорена.

Лейтенант сербской армии Джордже Станоевич допытывался с пьяной настойчивостью у американского корреспондента Джона Рида: «Что там делают эти французы с англичанами? Почему они не могут побить немцев? Им бы парочку сербов – показать, как воюют по-настоящему. Мы, сербы, знаем: главное – готовность умереть, и вскоре война закончится!»{1072}. Его убеждение разделяли и другие, в том числе некоторые главнокомандующие – с катастрофическими последствиями для европейской молодежи.

В Европу пришла зима. Гертруда Шадла, глядя на холодный дождь, поливающий ее родной Верден (близ Бремена), думала о немецких солдатах на фронте, «которым кроме непогоды грозит смертельная опасность»{1073}. Беспокоилась она не без оснований. По всему Западному фронту от Швейцарии до моря стоял неистребимый смрад от непогребенных тел, экскрементов и 7 миллионов комплектов насквозь промокшей формы и сапог, не менявшихся неделями. На фронте протяженностью 800 км кому-то доставались поросшие соснами опасные горные склоны Вогезов, а кто-то укрывался за брустверами вдоль Изерского канала, где невозможно было рыть траншеи. По окончании Первой битвы при Ипре французы удерживали 700 км фронта, бельгийцы – 25, и британцы – 33 (тот максимум, на который хватало тогда их скромной численности). В феврале 1918 года британские рубежи растянутся на 177 км.

Почти все крупные военные операции с сентября 1914 года до конца войны происходили между Верденом и побережьем Ла-Манша – дальше к югу начинался не подходящий для наступления рельеф. В западной Бельгии имелись очень красивые города – по крайней мере до того, как в них отгремели октябрьские и ноябрьские сражения. Однако сельскохозяйственные земли между ними выглядели довольно скучно: плоские поля, рассеченные несколькими живыми изгородями; одинокие ивы; тополя и платаны вдоль дорог, иногда березняки. В первые недели сражений между воюющими спокойно пасся скот, и обильно унавоженная земля способствовала развитию газовой гангрены у раненых. С началом затяжных осенних дождей транспорт мог передвигаться в этих раскисших низменных землях лишь по дорогам. Поскольку перепады рельефа были незначительными, даже малейшее преимущество обретало огромное значение: немцы почти неизменно занимали позиции повыше, не стесняясь перемещаться на тактически более выгодные участки, даже если для этого приходилось слегка отступить. Союзники, наоборот, старались без особой нужды не уступать ни метра бельгийской или французской земли.