На Акии вечер был единственной частью дня, которая могла по-настоящему нравиться человеку. Когда альфа Центавра А приближается к горизонту, ее лучи становятся менее жгучими, а воздух делается мягче, позволяя неприспособленным к этому климату существам, коими мы были, насладиться наконец ласкающими лица солнечными лучами. Лежа с закрытыми глазами на склоне дюны рядом с Клотильдой, я старался не упустить ни секунды удовольствия от этого момента, прежде чем главная звезда местного неба не испустит свой последний луч. К сожалению, ватага атамидских деток, визжащих в скалах неподалеку от нас, похоже, твердо решила мне помешать. Они перепрыгивали с камня на камень, гонялись друг за другом и с воплями швырялись песком.

– Такие же надоеды, как маленькие человечки, – не открывая глаз, с легкой улыбкой заметила Клотильда.

– Хуже, – возразил я. – Куда хуже. Маленьким человечкам я, по крайней мере, мог бы надавать по задницам. А эти ростом уже почти с меня.

– Практически все на свете ростом почти с тебя, дорогой мой, – заявила эта заноза, обнимая меня.

И тут же подарила поцелуй, пытаясь помешать мне высказать высокоинтеллектуальное замечание, которым я уже собрался ее осадить.

– Позволь сказать, что мне не очень нравится форма твоей волны, – произнес я, подражая тону Нода, едва ее губы оторвались от моих. Она прыснула и повалилась обратно на песок. Чем я и воспользовался, чтобы подняться.

– Уже уходишь? – с недовольной гримаской спросила она.

– Мне нужно повидать Танкреда. Караван завтра уходит.

– Значит, ты хочешь с ним распрощаться?

– Распрощаться – громко сказано. Но я не знаю, когда снова его увижу.

– Понимаю. Тогда буду ждать тебя в пещерах.

Я поцеловал ее лоб и направился к разбитому по другую сторону дюны атамидскому лагерю, не забыв бросить наигранно грозный взгляд на детей, которые расхохотались в ответ. Солнце исчезло за дальней горной цепью на горизонте как раз в тот момент, когда я перебрался через песчаный гребень, чтобы спуститься к паре десятков палаток, расположенных буквой W.

Вот уже больше месяца, как Танкред полностью перешел на кочевой образ жизни атамидов, и Тан’хем предложил ему приют в своем караване. Подобно экс-лейтенанту, старый мудрец как будто потерял склонность к оседлой жизни и не пожелал возвращаться в Ук’хар. Очевидно, на это решение повлияли те ужасы, которых он там насмотрелся.

Пробираясь между палатками, я приветствовал то одного, то другого атамида. Я знал здесь почти всех, и мне будет не хватать теплой атмосферы совместных вечеров у костра. Однако, в отличие от Танкреда, я плохо переношу больше пяти-шести ночей без настоящей постели.

Добравшись до его палатки, я просунул голову внутрь и бросил:

– Не помешаю?

Танкред стоял на коленях у очага и прибирал кухонную утварь.

– Нет, Альберик, вовсе нет, – отозвался он. – Заходи, пожалуйста.

Я откинул служащий дверью фетровый полог и зашел в жилище.

– Извини, – продолжил Танкред, – я только что поел. Ты голоден?

– Не беспокойся за меня, я потом поужинаю в пещерах, с Клотильдой.

Он поднялся, чтобы убрать глиняное блюдо и две кружки, которыми пользовался во время еды.

– Ты в курсе, что конклав этим утром избрал папой Петра Пустынника? – поинтересовался я.

– Нет, я не знал. Я уже давно не заходил в пещеры. Поэтому не очень следил за информацией с Земли. Как бы то ни было, это хорошая весть.

– Настоящего отрешения от сана предыдущего папы не было, но, в сущности, это и хорошо. Даже если никто не думал требовать возвращения Урбана, у некоторых всегда может возникнуть ностальгия по минувшему правлению. Так что лучше, чтобы положение Петра стало официальным.

Танкред кивнул, показывая, что разделяет мое мнение.

Крах Новой христианской империи произошел всего три месяца назад, и тем не менее уже слышались голоса, не то чтобы требовавшие ее восстановления – таких безумцев не нашлось, – но напоминавшие, какими сильными были королевства во времена авторитарного правления Урбана IX, и намекавшие, что миротворческая политика, избранная Петром Пустынником, не позволит бывшим мощным державам по-прежнему управлять миром. К счастью, эти голоса пока что не находили отклика. Пока что…

– Какое имя он взял? – спросил Танкред.

– Павел Седьмой, в честь верховного понтифика двадцатого века Павла Шестого. То есть папы, который считался очень либеральным, если я правильно понял. Впрочем, я совсем не специалист по истории Ватикана.

– Только по истории Ватикана? Ты далеко не специалист во всем, что касается религии.

– Вот поэтому мы с тобой так хорошо друг друга понимаем!

Танкред усмехнулся. Конечно, это еще не было раскатистым смехом, но уже представляло собой явный прогресс, указывающий, что мой друг мало-помалу обретает душевный покой. Смерть Клоринды – от его собственной руки – причинила ему такую боль, что даже блестящего успеха в папском кабинете не хватило, чтобы по возвращении продержать его на плаву. Он погрузился в настолько глубокую прострацию, что даже не интересовался, как распространялись волны вызванного им политического землетрясения.

А трансляция секретного разговора Урбана IX и Роберта де Монтгомери имела самые серьезные последствия. Вся политическая система НХИ рухнула за несколько дней. В большинстве стран собирались огромные толпы, требуя отчета у своих повелителей и вынуждая тех в срочном порядке оправдываться и клясться, что они знать не знали об этой отвратительной манипуляции и со всей решимостью ее осуждают.

Папский дворец в Ватикане был взят приступом разъяренной толпой, которую поначалу оттеснили спецвойска, устроив кровопролитие, после чего сами были захлестнуты человеческой волной и жестоко убиты. Если бы папа оставался в своем кабинете, его, вероятно, постигла бы та же участь. Но его следов отыскать не удалось. Он просто исчез.

Через семьдесят два часа после падения Урбана империя едва не погрузилась в хаос. Во многих странах князья и правители были либо убиты, либо брошены в тюрьмы, и многие боялись, что человечество опять скатится в темные века, как после Войны одного часа.

Однако несколькими днями позже Петр Амьенский по прозванию Пустынник внезапно появился на всех информационных каналах мира и сделал заявление из кабинета бывшего папы. Он произнес речь, длившуюся несколько часов, в которой – вот истинный акт раскаяния – описал in extenso все события, приведшие к трагедии, начиная с истоков заговора Урбана и заканчивая атамидским восстанием, не умолчав и о невероятно шокирующей, но при этом совершенно истинной истории А’а. Когда же в некоторых странах власти попытались прервать трансляцию речи, то обнаружили, что произведенный на самом высшем уровне взлом сетей не позволяет им этого сделать.