— В каком смысле «захомутала»?

— Не знаю, может, вас что-то связывает.

— Не думаю, — вздыхает Рэнди.

— Ладно, я решила, что ты в полушаге от чудовищной ошибки. Когда я садилась на самолет, мне просто хотелось догнать тебя и… — Она набирает в грудь воздуха и мысленно считает до десяти. — Но когда я вышла в Сан-Франциско, меня вдобавок бесила мысль, что ты вернешься к женщине, которая тебе не подходит, и потом всю жизнь будешь расхлебывать. Я думала, уже поздно что-нибудь исправить. И вот, я въезжаю в город, огибаю угол и вижу прямо впереди твою «акуру». Ты говорил по сотовому.

— Я оставлял сообщение на твоем автоответчике в Маниле. Объяснял, что прилетел сюда забрать кой-какие документы, но несколько минут назад произошло землетрясение, и поэтому я могу немного задержаться.

— Мне некогда было проверять бесполезные сообщения, оставленные на моем автоответчике, когда поезд уже давным-давно ушел, — говорит Ами. — Пришлось действовать, исходя из неполного знания ситуации, потому что никто не удосужился меня просветить.

— И?

— Я решила, что надо действовать хладнокровно.

— И потому скинула меня на обочину?

Ами немного раздосадована его тупостью. Она говорит нарочито терпеливым голосом, как воспитательница в садике Монтессори, помогающая ребенку собрать пирамидку.

— Ну, Рэнди, подумай сам. Я видела, куда ты едешь.

— Я торопился узнать, полностью я разорен или только обанкротился.

— Но я, не обладая полным знанием ситуации, решила, что ты мчишься в объятия бедной крошки Чарлин. Другими словами, что эмоциональный шок от землетрясения может толкнуть тебя на что-то непоправимое.

Рэнди стискивает зубы и глубоко вдыхает через нос.

— Что по сравнению с этим какая-то железяка? Знаю, многие мужики отошли бы в сторонку и дали небезразличному им человеку спокойно поломать себе жизнь, чтобы все и дальше разъезжали пусть несчастные, зато в блестящих автомобилях.

Рэнди может только закатить глаза.

— Ладно, — говорит он. — Прости, что наорал на тебя, когда вылез из машины.

— Чего тут такого? Конечно, ты разозлился, что водитель фургона скинул тебя с дороги.

— Я не сообразил, что это ты. Не узнал тебя в этой обстановке. Мне в голову не приходило, что ты проделаешь эту штуку с самолетами.

Ами разбирает неуместный озорной смех. Рэнди озадачен и слегка раздражен. Ами смотрит на него оценивающе.

— Держу пари, ты никогда не орал на Чарлин.

— Да.

— Правда-правда? Все эти годы?

— Когда у нас были разногласия, мы разрешали их спокойно.

— Ну и скучный же у вас, наверное, был… — Она обрывает фразу.

— Что скучное?

— Не важно.

— Слушай, я считаю, что при нормальных отношениях любые разногласия можно уладить по-человечески, — назидательно говорит Рэнди.

— А таранить машину — не по-человечески.

— Против этого метода возникают определенные возражения.

— И вы с Чарлин цивилизованно улаживали свои разногласия. Не повышая голоса. Не бросаясь обидными словами.

— Не тараня автомобилей.

— Ага. И все было хорошо?

Рэнди вздыхает.

— Как насчет ее статьи по поводу бород? — спрашивает Ами.

— Откуда ты знаешь?

— Нашла в Интернете. Это пример того, как вы улаживали свои разногласия? Поливая друг друга грязью в научных изданиях?

— Я хочу овсянки.

— Так что не извиняйся, что наорал на меня.

— Самое время позавтракать.

— И вообще за то, что ты живой человек, у которого есть чувства.

— Есть пора!

— Потому что речь об этом. В том-то вся и соль, мальчик мой. — Жестом, унаследованным от отца, она хлопает его между лопаток. — М-м-м, как же вкусно пахнет овсянка!

Караван трогается вскоре после полудня: впереди Рэнди на помятой «акуре», рядом с ним на пассажирском сиденье — Ами. Она закинула загорелые, в белых полосках от сандалий, ноги на приборную доску, не опасаясь, что их (согласно предупреждению Рэнди) переломает подушкой безопасности. Тюнингованную «импалу» с расточенным движком ведет ее пилот и старший механик Марк Аврелий Шафто. В арьергарде едет почти пустой мебельный фургон с Робином Шафто за рулем.

У Рэнди странное чувство, будто время превратилось в вязкий сироп: так бывает, когда в жизни происходит серьезная перемена. Он ставит адажио для струнных Сэмюэля Барбера и очень медленно едет по главной улице города, глядя на то, что осталось от кофеен, баров, пиццерий и тайских ресторанчиков, где много лет протекала его публичная жизнь. Этот обряд надо было совершить перед вылетом в Манилу, полтора года назад. Но тогда он бежал как с места преступления или по крайней мере как от чудовищного конфуза. До самолета оставалось всего два дня, и Рэнди провел их у Ави в подвале, наговаривая отрывки бизнес-плана на диктофон, потому что руки у него прихватил запястный синдром.

Все это время он почти никому из старых знакомых не звонил и практически не вспоминал о них, а вчера вечером вдруг бросился всех объезжать. Останавливался перед покосившимися, иногда еще дымящимися домами и вылезал из помятой «акуры» вместе со странной, загорелой и жилистой девушкой, которая, при всех своих возможных достоинствах и недостатках, явно была не Чарлин. Вряд ли строгие ревнители этикета именно так обставили бы встречу старых знакомых. Вчерашняя поездка — по-прежнему сумятица странных, болезненных впечатлений, но Рэнди начинает потихоньку их сортировать и подбивать итог. Общий вывод: три четверти людей, к которым он ходил в гости и которых приглашал к себе, у которых одалживал инструменты и которым за пару бутылок пива лечил домашние компьютеры, — три четверти из них не желают с ним больше знаться. Люди только что оправились от испуга и, вытащив на лужайку перед домом уцелевшее пиво и вино, праздновали счастливое окончание землетрясения, а тут Рэнди, да еще невесть с кем. Степень враждебности, как заметил Рэнди, в значительной степени определялась полом. Женщины либо не разговаривали с ним совсем, либо, наоборот, подходили поближе, чтобы обжечь его презрительным взглядом и получше рассмотреть новую пассию. Разумеется, удивляться не приходилось, ведь у Чарлин до отъезда в Йель был почти год на пропаганду своей версии событий. Она могла конструировать дискурс к собственной выгоде не хуже самых одиозных представителей белой мужской культуры. Без сомнения, она расписала, будто именно Рэнди ее бросил. Можно подумать, он оставил жену с четырьмя детьми. Как будто это не он хотел жениться и завести детей!.. Рэнди чувствует, что начинает себя жалеть, поэтому решает взглянуть с другой стороны.

Очевидно, для этих женщин он персонифицирует худший кошмар их жизни. А мужчины, с которыми он вчера встречался, склонны во всем поддерживать жен. Многие возмущались вполне искренне. Другие смотрели на него с нескрываемым любопытством. Третьи подчеркнуто демонстрировали симпатию. Странно, но самое суровое ветхозаветное осуждение проявили как раз люди, считающие, что все относительно и, например, полигамия ничем не хуже моногамии. Теплее всех его приняли Скотт, преподаватель химии, и Лаура, детский врач, которые после многих лет знакомства с Рэнди и Чарлин как-то открыли ему, под страшным секретом, что втайне от научного сообщества приобщают детей к церкви и даже крестили их всех.