– Хорошо, – слукавила она. – Родители считают, что ты достойный молодой человек и идеальная для меня пара – образцовый ариец и национал-социалист.

Франку, как и остальных, призывали сообщать о взглядах и высказываниях родителей. Инакомыслие следовало извести под корень. Она понимала: все, что она скажет Даниэлю, мигом дойдет до местных властей.

Впредь они будут обедать с родителями Даниэля.

Фреди не ошибся, поверив маминым словам: она дожила до лета тридцать четвертого. И Франка, хотя была занята в Союзе, старалась по возможности чаще наведываться в лесной домик и видеться с семьей.

Фреди подрастал – только телом, детский разум его не менялся; впрочем, иного родители и не ждали. Добрый нрав и чистая душа мальчика очаровывали всякого, кто его знал. Он был очень цельный, он стоял выше того зла, что бушевало вокруг. По мере того как у Сары сдавали силы, они с сыном становились друг другу ближе. Близкие надеялись на чудо, однако с каждым днем надежда слабела.

Франка в то лето мало общалась с семьей. У нее всегда находились дела в отряде; там было много девочек, нуждавшихся в помощи и совете старших подруг – таких, как она. Она знала: родители ее поймут, хотя и не одобрят.

В конце лета ее поставили командовать отрядом. Мама не пришла на церемонию, где Франке вручали ленту со свастикой, – плохо себя чувствовала. Даниэль хлопал громче всех и сиял от радости.

Последние месяцы Сары были полны мучительных надежд. Семья еще успела вместе насладиться Рождеством, а затем наступил Новый год – и суровая реальность. Приехали мамины сестры с целым выводком детей, потом вернулись к себе, в Мюнхен.

Сара держалась, игнорируя все прогнозы. Конец настал неожиданно: Франка до последнего надеялась, даже верила, что врачи ошиблись и произойдет чудо.

Сара умирала дома морозным январским утром. Дедушка втолковывал Франке, что теперь ей придется заботиться о брате, а сам Фреди ничего толком и не поймет, но дедушка, конечно, ошибался. Фреди сидел у кровати, положив голову маме на грудь; он не плакал и не шевелился. Он понимал, что ей сейчас нужно, и дарил это самоотверженно. Больше никто не знал, что делать, – он один понял.

Сара захотела поговорить с Франкой наедине, и остальные вышли. За окном брезжил рассвет, ронял белые лучи на бледное лицо матери. Волосы у нее успели поседеть, в глазах больше не горел огонь, лишь дотлевал пепел. Франка почему-то не плакала.

– Моя прекрасная дочь, – сказала Сара, с неожиданной силой сжимая ее руку. – Я так горжусь, какой ты стала девушкой, и радуюсь при мысли о том, какой ты будешь сильной женщиной и матерью. И медсестра из тебя выйдет замечательная. Только не позволяй никому диктовать, кем тебе быть и что носить в сердце. Это решать одной тебе. Помни: ты – моя дочь, моя красавица и умница, и всегда такой будешь. А я – всегда буду с тобой. Никогда тебя не брошу.

Теперь Франке пришлось вытирать слезы, чтобы видеть лицо матери.

– Не позволяй национал-социалистам изменить твою сущность, не позволяй ненависти исказить твою душу. Помни, кто ты.

Хоронили маму через пять дней, и на похороны пришел весь отряд Франки и почти все местные ребята из гитлерюгенда. Франка была в форме. Потом она плакала, и Даниэль ее обнимал, а в ушах у нее звучали последние слова матери.

Остаток учебного года прошел как в тумане, а лето было пустым и безрадостным. Отец пытался вернуть те счастливые времена в лесном домике, но Франка лучше чувствовала себя среди подруг. Отцу пришлось оставить работу на фабрике и ухаживать за Фреди. Не могла же Франка все бросить и сидеть с младшим братом. Она помогала, когда оставалось время, однако на горизонте уже был университет, и ей не хотелось впрягаться в семейные заботы. У нее начиналась собственная жизнь, собственное дело. А отец всегда поощрял независимость дочери, вот и позволил ей пренебречь обязанностями по отношению к семье, к родному брату.

В сентябре 1935 года началась учеба в университете. Даниэль постоянно был рядом. Он тогда проходил обучение в гестапо.

После смерти матери Франке стало неуютно дома. Ей хотелось покончить с горестными воспоминаниями, а здесь они ее преследовали. Она поняла, что Фреди черпал силы в материнской любви, и они с отцом, как бы ни старались, Сару не заменят. Мальчик был все такой же славный, настоящий лучик света, но здоровье у него явно сдавало.

В октябре того же года отец заказал для Фреди инвалидное кресло – на время, – хотя и он, и Франка понимали: Фреди, по всей вероятности, больше не встанет на ноги. Мальчик пришел в восторг от своего транспортного средства, ему казалось, что это веселая игра. Франка катала его по городу, и он радостно махал знакомым. Почти все в ответ улыбались. Исключение составляли партийцы; они шагали, выпятив грудь и гордо демонстрируя свастику на рукаве и значок на лацкане. Таких его приветливость только раздражала. Франка научилась игнорировать косые взгляды.

Как-то осенью она обедала со своими; после ужина стали вместе убирать посуду. Семейные трапезы стали уже не те. Отец упорно старался готовить то, что раньше готовила мама, но слишком суетился, да и кулинарными способностями не мог похвастать. Затем Франка уселась почитать брату сказки, которые он так любил. Книга была с загнутыми страницами, много раз читанная: Фреди мог слушать те же самые сказки снова и снова. Отец включил радио и нашел какую-то швейцарскую радиостанцию, передававшую новости. Потом сел рядом с детьми.

– Спасибо тебе, Франка, – ты не доносишь, что я слушаю зарубежные станции.

Франка покраснела.

– Папа, я бы никогда на тебя не донесла.

– Я понимаю: на тебя давят, требуют все обо мне рассказывать, да еще Даниэль готовится к службе в гестапо… Я знаю, какое это для тебя испытание.

Как раз за несколько дней до того Даниэль сказал: «Народ Германии – вот твоя семья. Вот кому ты должна хранить верность». Он явно ждал каких-нибудь сведений, крупиц информации, которые мог бы преподнести своим новым хозяевам, но Франка промолчала. Ее отца могли посадить за прием зарубежных радиостанций, за чтение книг – их он, вопреки новым законам, оставил у себя – или просто за нелестное замечание о теперешнем режиме. Да мало ли за что. Некоторые знакомые девочки уже донесли на своих родителей. Отец Гильды Шмидт за неуважительный отзыв о национал-социалистах провел в тюрьме несколько недель и теперь состоял на учете в гестапо. Гильда сообщила, что он назвал Гитлера разжигателем войны.

– Фюреру для воплощения его великих планов нужна поддержка всех и каждого. – Франка вдруг поняла, что повторяет сказанное инструкторшей. – Он требует выявлять врагов нации и перевоспитывать их для службы стране.

– Это не твои слова, – заметил отец.

– То есть?

– Так мог сказать Даниэль или нацисты, что маршируют по городу. Помни, кто ты, Франка.

– Я помню.

– Хочу тебе кое-что прочитать. – Он развернул перед ней на столе газету «Фелькишер беобахтер». Заголовок кричал о новом радикальном законе, призванном побороть еврейскую угрозу в Германии. – По мнению нацистов, евреи не могут быть гражданами Германии. Отныне они лишены гражданства и права вступать в браки с немцами. Вот твоя прекрасная революция, которой ты так преданна.