И все последние годы у Глэдис как-то не получалось любить Деллу. Ведь любовь — штука страшно утомительная, требующая много сил. И еще она почему-то считала, что Делла ее переживет. Переживет и дочку-сиротку, Норму Джин, оставленную на ее попечение. Глэдис не любила Деллу Монро, может, просто потому, что боялась суждений этой старой женщины. Око за око и зуб за зуб. Ни одной матери на свете, бросившей свое дитя, не сойдет это с рук. А если даже она и любила Деллу, то любовь эта носила какой-то куцый характер. Она совершенно не заботилась о матери, не могла защитить ее от несчастий.

А что есть любовь, как не защита от несчастий?

И если несчастье случилось, значит, то была неадекватная любовь.

Во всяком случае, девочке по имени Норма Джин, которую нельзя было винить в том, что произошло, и которая нашла бабушку умирающей на полу в ванной, никакие несчастья пока что не грозили.

Бабушку словно «молнией ударило», так говорила Норма Джин.

Но молния пощадила Норму Джин, не попала в нее, и уже за это Глэдис должна быть благодарна.

Возможно, все дело в знаке. Ведь и Глэдис, и Норма Джин родились под знаком Близнецов, в июне. А Делла, с которой было чрезвычайно трудно ладить, была рождена под знаком Быка. А как известно, этот знак отстоит от Близнецов дальше всех, иными словами, попросту ему противоположен. Противоположности притягиваются, противоположности отталкиваются.

Другие дочери Глэдис родились под другими знаками. И для Глэдис было облегчением узнать, что там, в Кентукки, в тысяче миль от Калифорнии, они высвободились из-под неблаготворного влияния матери и теперь полностью и безраздельно принадлежат отцу. Жизнь пощадила их!

Ну разумеется, Глэдис взяла Норму Джин к себе. Она вовсе не собиралась отдавать свою плоть от плоти и кровь от крови в сиротский приют округа Лос-Анджелес. Именно таковой была бы печальная судьба малышки, если б не она, так иногда смутно намекала бабушка Делла. Порой Глэдис почти хотелось верить в Господа и Небеса, и Делла, глядящая теперь с Небес на нее и Норму Джин в маленьком бунгало, что на Хайленд-авеню, устыдилась бы, видя, что это ее предсказание не сбылось. Вот видишь? Я вовсе не такая уж плохая мать. Просто я была слабая. Болела. Мужчины плохо со мной поступали. Но теперь я в порядке. Теперь я сильная!

И однако же первая неделя на Хайленд-авеню была для Нормы Джин сущим кошмаром. Господи, какое тесное и жалкое то было жилище! И здесь всегда почему-то сильно пахло плесенью. И спать приходилось в одной постели с мамой, на провалившемся от старости матрасе. Спать было вообще невозможно. Глэдис приходила в ярость, замечая, что дочь, похоже, боится ее. Она отскакивала от нее, вся сжималась, как побитая собака. Я же не виновата, что твоя драгоценная бабушка померла! Можно подумать, я ее убила! Глэдис терпеть не могла детского плача, не выносила вида текущих из носа дочери соплей и как она, словно какая-нибудь беспризорница из фильма, намертво вцеплялась в свою куклу, теперь уже совершенно ободранную и грязную.

— Что за гадость! До сих пор возишься со всякой дрянью! Я запрещаю тебе говорить с ней! Это первый шаг к… — Тут Глэдис, вся дрожа, умолкала, она не осмеливалась дать имя своему страху. (Почему, думала Глэдис, почему я так ненавижу эту куклу? Ведь это же мой собственный подарок Норме Джин на день рождения. Неужели я ревную к этой кукле, к тому, что дочь уделяет ей столько внимания? А может, все дело в том, что эта белокурая кукла с пустыми голубыми глазами и застывшей улыбкой так похожа на Норму Джин? Глэдис подарила куклу дочери почти что в шутку, она досталась ей от одного приятеля. Тот сказал, что подобрал ее где-то, просто нашел, но, хорошо зная этого типа, Глэдис предполагала, что тот, должно быть, просто стащил куклу из чужой машины или с крыльца, забытую какой-нибудь маленькой девочкой. Которая тоже очень любила свою белокурую куклу и которой он тем самым разбил сердце, злобный и подлый, как Питер Лорри из фильма «М»[15]!) Но она не могла отобрать у Нормы Джин эту чертову куклу.

По крайней мере пока.

5

И они храбро продолжали жить вместе, мать и дочь. До самой осени 1934 года, когда подули ветры Санта-Ана и в городе начался сущий ад.

Они жили вместе и снимали три комнатки в бунгало по адресу 828 Хайленд-авеню, Голливуд — «всего в пяти минутах ходьбы до «Голливуд-Боул», как часто говорила Глэдис. Хотя как-то так получалось, что пешком они туда не ходили никогда.

Матери было тридцать четыре года, дочери — восемь.

И тут крылся небольшой подвох. Искажение, как в аттракционе «Комната кривых зеркал» — с виду вроде бы почти нормальные люди, и вроде бы им можно доверять, но доверять нельзя. И весь фокус заключался в том, что Глэдис действительно было уже тридцать четыре года, а жизнь ее по-настоящему так и не началась. У нее было трое детей, и их у нее забрали. Кое-как удалось вычеркнуть их из памяти, и вот теперь рядом с ней поселилась эта восьмилетняя девочка с печальными глазами, юной и одновременно старой душой. Она, словно живой упрек, постоянно маячила перед глазами, и это было совершенно невыносимо, но приходилось выносить. Потому что: Больше у нас с тобой никого нет, — часто говорила дочери Глэдис, — и если у меня хватит сил, всегда будем вместе.

То, что начнут бушевать пожары, можно было предвидеть. Безумие, это наказание Господне, предвидеть никак нельзя.

Еще задолго до начала пожаров 1934-го в Лос-Анджелесе, в самом воздухе Калифорнии, казалось, нависла угроза. И дело тут было вовсе не в ветрах, которые дули из пустыни Мохаве. Просто чувствовалось, что скоро начнется хаос, что стихия выйдет из-под контроля. Это ощущалось при взгляде на тупые, обветренные, точно изъеденные ржавчиной лица бродяг, слоняющихся по улицам города. Это ощущалось при виде каких-то совершенно демонических нагромождений облаков на закате над Тихим океаном. Это проскальзывало в завуалированных намеках, сдержанных улыбках и приглушенном смехе некоторых людей со Студии, которым ты некогда доверяла. Лучше уж не слушать новости по радио. Лучше даже не заглядывать в колонки новостей в газетах, даже в «Лос-Анджелес таймс», которую почему-то часто подбрасывали к бунгало. (Нарочно, что ли?.. Чтобы окончательно вывести из равновесия чувствительных людей типа Глэдис?) Ибо таким, как она, уж лучше совсем не знать о тревожной статистике роста безработицы в Америке, о бездомных и нищих семьях, слоняющихся по всей стране, о числе самоубийств, банкротств и ветеранах Первой мировой войны, инвалидах, которые остались без работы и без надежд. Да и о новостях в Европе тоже не хотелось читать. Тем более о том, что творится в Германии.

Потому что в следующей войне мы будем сражаться именно там. И на этот раз спасения нет.

Глэдис закрыла глаза от боли. Боль обрушилась внезапно и быстро, как приступ мигрени. Это ее убеждение озвучил по радио мужской голос, властный и громкий.