Рассказывали, как около тридцати лет назад графу предложили участвовать в заговоре против короля. Генрих II, тогда еще молодой, иногда слишком крутой и резкий со своими вассалами, восстановил против себя нескольких сеньоров, у которых были большие дружины и большие деньги, а значит, королю следовало бы их опасаться и быть с ними осторожнее, однако Генрих этого не учел. Заговорщики, разумеется, не покушались ни на убийство монарха, ни на его свержение: каждый понимал, что они никак не поделят между собой трона. Но цель их была все равно достаточно наглая: втрое уменьшить свою часть дани, а, кроме того, выгадать для себя особые права и привилегии, как в мирное время, так и при участии в войнах. Лестера они хотели использовать для устрашения Генриха: граф был саксом, прямым потомком короля, правившего Англией до норманнского нашествия, поэтому в случае войны и смуты его можно было объявить претендентом на престол. Лестер согласился стать проходной пешкой[22]заговорщиков, однако тут же выдал их намерения Генриху. Тот, правда, и так многое знал, хотя бы потому, что мятежные вассалы не очень скрывали свои планы, однако преданность графа оценил. Смута была предотвращена. Правда, покарать виновных в полной мере не удалось – они были слишком сильны, пришлось, жестко и сурово, но все же с ними договариваться. (Спустя несколько лет двое из них погибли при странных обстоятельствах, однако это могло быть и случайностью – мало ли, какие бывают случайности?).

Лестеру, тогда почти безземельному рыцарю, Генрих выделил дополнительные владения и приблизил его к себе. И граф не упустил нового случая доказать, сколь важно иметь его при себе. Когда спустя пятнадцать лет возникла ссора между королем и его старшими сыновьями, именно Лестер (хотя об этом мало, кто знал) убедил Генриха II, что юный Ричард, уже тогда знаменитый воин и любимец всего войска, замышляет убить своего отца. Разъяренный король, в свою очередь, готов был решиться на убийство сына, и тому, вместе со старшим братом Генрихом, пришлось открыто выступить против родителя, в союзе с французским королем Филиппом[23]. Но в ту пору английский король был уже достаточно силен и подавил восстание, вынудив сыновей к покорности. И вновь Лестер получил благодарность и деньги за верное служение, несмотря на то, что король, в конце концов, понял: убивать его сыновья не собирались.

А потом время короля-законодателя кончилось. В году 1189 от Рождества Христова он, усталый и прежде времени одряхлевший, отдал Богу душу, и на престол вступил Ричард, еще раньше потерявший старшего брата. И вот тут удачи предупредительного графа кончились: молодому королю не хотелось держать его при себе. Знал ли он, кто некогда обманул его отца и едва его не погубил? Возможно, и не знал, но мог догадываться. Да и вообще, Ричарду не нравились вкрадчивые и предупредительные вассалы. А, кроме того, его настраивала против Лестера мать – кто-кто, а уж Элеонора Аквитанская видела графа насквозь и не желала, чтобы тот был при ее сыне. Принц Джон, тогда еще мальчик, слышал однажды, как королева сказала Ричарду: «Лестера лучше всего отдалить: пока ты могуч, он будет тебе ковры стелить под ноги, а случись с тобой беда, выроет на твоем пути яму и покроет таким же ковром, чтобы ты не приметил! Может, я и ошибаюсь, но прежде чутье мне редко изменяло».

Джон знал все эти истории и отлично понимал, почему в отсутствие Ричарда граф-саксонец стал выказывать принцу такую пылкую преданность. Скорее всего, на Лестера можно было положиться – если король вернется, графу ничего хорошего не светит: многие свои лихие указы о налогах и ущемлении прав городов Джон писал почти под его диктовку. Значит, Лестер всей душой хотел бы воцарения младшего сына Генриха.

И все же он вызывал у принца неприязнь, его общество тяготило Джона, и когда граф уехал на два с лишним месяца, это был просто праздник. А теперь вот он вернулся, да еще отыскал его высочество на охоте. То есть, не на охоте, но, во всяком случае, во время отдыха… И ведь, хочется или нет, а придется принять этого старого лиса.

– Простите, что нарушил ваш покой, мессир, но у меня важнейшее сообщение!

Лестер стоял в проеме шатра и улыбался в свою пышную окладистую бороду. Ведь вот, ему уже под шестьдесят, а седины совсем чуть-чуть, даже в бороде, не говоря уж о шевелюре. Или это потому, что у него волосы светлые? Но лицо тоже моложавое – гладкое. Морщин много только вокруг глаз – светлых, широко поставленных, как правило, опущенных – в глаза он почти никогда не смотрит. Интересно, почему?

– Садитесь, граф, – Джон кивнул на подушки.

– Благодарю. И если ваше высочество позволит, я налью себе немного вина.

С этими словами он потянулся к фляге.

– Там вода, – не без злорадства сообщил принц (ага, забыл за два года!). – Но, если хотите, вино принесут.

– Благодарю, – столь же вкрадчиво произнес граф и снял с плеча кожаную дорожную сумку с вышитым на ней графским гербом, из которой неторопливо извлек деревянную бутыль в кожаной оплетке. – У меня есть свое.

Отпив пару глотков, удовлетворенно причмокнув и скинув с плеч запыленный дорожный плащ (прямо на ковер!), Лестер, наконец, заговорил о том, из-за чего явился:

– Вы, без сомнения, уже знаете, мой принц: суд в Вормсе завершился.

– Какой суд? – растерялся Джон, лихорадочно пытаясь вспомнить, где находится этот самый Вормс, и представляя разгневанное лицо своей матушки («Ну, географию-то, хотя бы, ты можешь выучить, Джони?! Этак ты, как те несчастные, что отправились в Первый Крестовый поход, будешь спрашивать в каждой встречной деревне: а не здесь ли град Иерусалим?»).[24]

– Вы еще не знаете? – граф поднял брови. – Хотя, да, я, вероятно, один из первых, кто привез эту весть в Англию. Вам известно, что ваш брат, его величество король Ричард, два года, как оказалось, провел в плену. Сперва у герцога Леопольда Австрийского, потом у германского императора, а потом вновь у Леопольда?