Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Однако в изучении анатомии живого мозга и выяснении динамики нейронных коммуникаций, которая может быть основой его сознательной и бессознательной деятельности, возможности психоанализа все же ограничены. Хотя электрическая активность мозга впервые была установлена в экспериментах на животных в конце XIX в., лишь с появлением современных технологий сканирования{54} стало возможным рассмотреть его работу в реальном времени. Первым из таких методов стала электроэнцефалография (ЭЭГ), которая позволяет измерять спонтанные электрические импульсы в мозге через подсоединенные к коже головы электроды. Несмотря на свою простоту, эта технология выдержала испытание временем. В начале моей карьеры, работая в Лондоне, я познакомился с использованием электродов особого типа для диагностики сложных эпилептических припадков у детей – техникой, которая с тех пор изменилась очень мало и продолжает успешно применяться.
Затем, в 1970-х, появилась рентгеновская компьютерная томография (КТ), с помощью которой стало возможно наблюдать структуры мозга, не прибегая к хирургическому вмешательству. Однако истинным прорывом стала позитронно-эмиссионная томография (ПЭТ), при которой с помощью введения в кровь пациента короткоживущего радиоактивного изотопа можно наблюдать за изменением кровотока в разных отделах мозга. Благодаря тому что интенсивность кровообращения очень тесно связана с нейронной активностью, этот метод позволяет устанавливать в реальном времени, какие анатомические структуры мозга активизируются при выполнении тех или иных задач.
В течение нескольких лет после этого была разработана методология магнитно-резонансной томографии (МРТ). Она позволяет проводить исследования, не подвергая человека потенциальной опасности ионизирующего излучения, с которой связано применение ПЭТ. Технология МРТ основана на физическом явлении ядерного магнитного резонанса: в мощном магнитном поле атомы ведут себя словно крошечные стрелки компаса, и путем точных манипуляций с магнитом их можно выстраивать в линию, благодаря чему получается детальная анатомическая картина. В 1990-х гг. эта технология была усовершенствована, что позволило, опять же с помощью измерений интенсивности потока крови, наблюдать за функциональной динамикой активности живого мозга.
Получение изображений с помощью функциональной магнитно-резонансной томографии (фМРТ) можно сравнить с ночным полетом над городом: различная активность в его районах отражается в интенсивности видимых сверху световых пятен, между которыми протягиваются яркие полосы автомагистралей. Вы можете сказать, что такая картинка будет слишком грубой, и это действительно так; однако фМРТ впервые дала нам возможность картировать мозг (подобно первым картографам, наносившим на бумагу контуры континентов) и обнаруживать корреляции его активности с физиологическими функциями. Теперь мы буквально можем получать изображения интерактивных процессов мышления. В объективном исследовании загадки, занимавшей умы Фрейда и его венских коллег, – определении динамических отношений между мозгом, культурным опытом и сознательной и бессознательной сторонами человеческой личности – наступила новая эра.
* * *
Мэтт Либерман, профессор психологии и мой коллега по Калифорнийскому университету в Лос-Анджелесе, находится на переднем крае новых исследований, посвященных нашему самовосприятию. Мэтт, еще во времена учебы в Гарварде в начале 1990-х заинтересовавшийся проблемой социального поведения, стал пионером социальной когнитивной нейробиологии{55}. Эта новая дисциплина объединяет технологические возможности получения изображений мозга с проверенными экспериментальными методами когнитивной нейропсихологии с целью изучения нейронных основ сложного социального поведения.
Лаборатория социальной когнитивной нейробиологии находится во Франц-холле. Это комплекс зданий, занимаемый знаменитым отделением психологии Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе. Если вы пойдете в северную часть университетского городка, мимо плотной застройки, где располагается медицинский центр (там я и работаю), и пересечете Научный дворик, то увидите классический портик, обрамленный искривленными оливковыми деревьями и затененный гигантскими эвкалиптом и сосной. Это первое из строений Франц-холла. Все вместе они являются архитектурным отражением истории роста самого университета, от изъеденных временем кирпичных фасадов, свидетельствующих о былом романе с академиями Северной Италии, до массивного куба из бетона и зеркального стекла – постройки 1960-х, которая в тот вечер, когда я направлялся к Мэтту Либерману, расплескивала озера отраженного солнечного света на лежащие внизу сады.
Угловой кабинет Мэтта разместился на шестом этаже этого куба, и прямо к его окнам тянутся верхние ветви сосны. Когда я пришел, Мэтт был занят работой над своей новой книгой. «Она о том, как наш мозг обрел свою социальную сеть», – усмехнулся он, вставая из кресла. Мэтт – очень простой и приятный в общении человек с мужественной челюстью и коротко остриженными темными волосами, уже тронутыми сединой. Кабинет отражает его натуру. Кругом книги – не только на полках, но и стопками прямо на полу. Спектр названий очень широк – от тех, что можно ожидать увидеть в рабочем кабинете психолога, до менее привычных: социология, когнитивная нейробиология, физиология, анатомия, религия, теория эволюции – все вперемешку. Популярные имена философов, Фромм, Сартр, Ницше – много Ницше. На противоположной стене, над широким монитором со снимками МРТ и страницами из книги висит большая репродукция «Голконды» Магритта. Знакомая картина – городские фасады, на фоне которых идет дождь из мужчин в котелках, – кажется здесь удивительно на своем месте.