— Стараемся, стараемся, — промолвил Энди, с деланной скромностью потупляя глаза. С лукавым смехом он добавил:

— Моей была только общая идея, детали додумали сотрудники.

— Роскошная идея! Роскошная! — продолжала исступленно твердить Розмари, снова и снова обнимая сына и целуя его в маковку головы. — Я так горда тобой, так горда!

— Ты меня затискала! — с хохотом закричал Энди. — Если хочешь, чтобы я вел себя прилично…

Она ойкнула, шарахнулась от него — потом улыбнулась, в последний раз клюнула в щеку, подхватила свое пальто с пола и направилась обратно к лифту.

— Желаю тебе приятного-приятного путешествия, дорогой, — сказала она. — И возвращайся домой поскорее — я буду безумно скучать по тебе.

— Я тоже, мамочка.

Она опять залюбовалась его фигурой на фоне звездного неба. Ангел, настоящий ангел!

В лифт Розмари входила почти пятясь — до последнего мгновения жадно вбирая в свою память чудесную картину: ее сын на черном бархате, усеянном россыпью бриллиантов.

Но вот створки закрылись, и чудо-техника повлекла ее вниз с чудовищным ускорением.

Какая красивая, какая дивная задумка! Все и каждый, все цивилизованное человечество зажжет голубые свечи с желтой серединкой в первую минуту двухтысячного года! И это будут цвета «Божьих Детей». Какой праздник! Какое торжество!

Жаль, что несколько упрямых дураков не примут участия в божественном спектакле, но это их личное дело — Энди сам признает, что это их право. Упрямцев можно только пожалеть.

Но какой же он чудесный! Воистину ангел! Да-да, сущий ангел! Нет ничего удивительного в том, что весь мир обожает ее Энди!

Истинно, истинно сказать: где и когда и какая мать была бы так горда своим сыном, и горда законно?

Только Мария, ответила она сама себе, летя вниз со скоростью две тысячи футов в минуту, только дева Мария.

С поездкой в Омаху она решила обождать до Нового года. Все пять сестер и братьев были старше Роз-мари, и до этого дня дожили только трое: сестра и два брата. С каждым Розмари дважды переговорила по телефону: в первый раз как Рип Ван Рози, а во второй — как Мама Энди. Кажется, в сумме получилось на одну беседу больше, чем за целый год до того, как с Розмари расправилась колдовская шайка.

Ее любимец Брайан, слава Богу, присоединился к «Анонимным алкоголикам» и с 1982-го капли в рот не берет; в понедельник у них с Доди, его женой, начинается кругосветный вояж в честь тридцатипятилетия свадьбы, и свечи они затеплят в новозеландском порту Окленде.

Эдди, которого Розмари любила меньше всех, ничуть не изменился, если судить по его речам. «Передай Энди, что дядюшка Эд от имени тридцати тысяч членов профсоюза упаковщиков мяса почтительнейше советует не быть такой тряпкой с атеистами-параноиками. Правильно говорит ван Бурен: они у нас зажгут свечи! Под прицелом, если понадобится!"

Джуди — «мисс Вассар-колледж — 93» — была красоткой с глянцевитыми черными волосами, уложенными в скромный пучок, щедро наложенными «тенями» вокруг глаз и алым пятнышком величиной с десятипенсовик над переносицей. Значок «Я люблю Энди» она приколола к сари пастельной расцветки. Ко всему прочему Джуди носила фамилию Харьят. Закутанная в шелка, она в понедельник поутру привезла Розмари компьютерную распечатку с тысячами посланий, накопившимися за последние шесть вечеров, а также список ответов, подходящих почти ко всем этим обращениям.

Пока они с Розмари корпели за столом у окна гостиной, Джуди то и дело шмыгала носом и терла глаза. При таком жестоком обращении черная полумаска вряд ли продержалась бы до обеда. Розмари дотронулась до руки секретарши и спросила:

— Джуди, что-то не так?

Та шмыгнула, в карих глазах появилась скорбь.

— Парень! — изрекла она и воздела очи горе. — Вы бы только знали! Поверить не могу! — Джуди шмыгнула, промокнула нос и глаза косметической салфеткой.

Розмари кивнула с тяжелым вздохом, вспомнив своего «парня».

— Да, эти умеют гадить в душу. — Она похлопала Джуди по руке. — Если хочешь поговорить, давай, я хороший слушатель.

— Спасибо. — Джуди изобразила улыбку и снова прижала к лицу салфетку. — Ничего, переживу.

Когда она собралась уходить, Розмари заметила в атташе-кейсе девушки аккуратно заполненные кроссворды. И спросила:

— Играешь в скрэббл?

Печали на лице красивой индианки как не бывало.

— А то нет! Не больше двух минут на ход, начало с любой пустышки. Годится?

— Гм-м… Пожалуй, как-нибудь вечерком от партии не откажусь.

Телевизионный отдел занимал северо-западную четверть десятого этажа. Добираясь до углового офиса, принадлежавшего Крейгу, Розмари пересекла пять тысяч квадратных футов пустых кабинок — ни души, только компьютеры и телефоны на столах да фотографии и газеты на перегородках…

Крейг и Кевин в бэдэшных футболках и джинсах сидели, закинув ноги в кроссовках на кофейный столик, и смотрели по телику черно-белый фильм с Эдвардом Дж. Робинсоном в главной роли. Эта парочка сама была черно-белой (слово «негр» вышло из обихода, теперь принято говорить «черный»). Крейг смахивал на Адама Клейтона Пауэлла[2], а Кевин — на типичного девятнадцатилетнего парнишку по имени Кевин, с той лишь оговоркой, что ныне среди девятнадцатилетних Кевинов попадаются ростом невелички, которые вдобавок китайцы.

— Розмари! Привет! — воскликнули телевизионщики и вскочили на ноги. При этом Кевин опрокинул свою банку «коки».

— Сидите, сидите, — сказала Розмари. — Ого, ну и видок! — Она подошла к окну и глянула поверх зданий Вестсайда на Гудзон и видимый отсюда совершенно целиком мост Джорджа Вашингтона.

— А правда, здорово? — раздался у нее за спиной голос Крейга.

— Фантастика! — Она повернулась и кивком указала надверной проем. — Там кто-нибудь есть?

— Отпуск, — пожал плечами Крейг. — От Дня Благодарения до Нового года. Для всей лавочки.

— Щедро.

— Все Энди, — улыбнулся Крейг. — Работы сейчас мало, шоу «Канун Нового года» уже на пленке.

— А как с тем, что в проекте? — спросила Роз-мари.

— В проекте почти ничего, — ответил Крейг. — В будущем году сокращаем производство. Наляжем на повторные показы.

Кевин вытер стол бумажным полотенцем.

— Что смотрите? — На экране телевизора Робинсон о чем-то упрашивал Хеди Ламарр… Нет, похожую на нее женщину.

— «Женщина в окне», — произнес Крейг. — Фриц Ланг, тысяча девятьсот сорок четвертый.