Слова ее тонули в грохоте кастрюль. Главный повар отмахнулся от нее, как от назойливой мухи.

— Да неужели же его никто не видел?!

Кондитер Берни попытался было утихомирить разъяренную Лиру, но она, заливаясь злыми слезами, ничего не хотела слушать.

— Они схватили его! Мертвяки схватили Роджера! Гады, гады, я убью их! А вам плевать, вам всем плевать!

— Тише, тише, Лира, нам вовсе не плевать…

— А я говорю, плевать! Он пропал, а вы сидите тут, не ищите его! Как я вас всех ненавижу!

— Уймись, девочка. Никуда твой Роджер не делся. Заигрался и спит, наверное, где-нибудь. У нас правда дел по горло. Через час надо ужин подавать, у господина магистра сегодня прием в личных покоях, там и накрыть велено. Значит, главный повар будет сам подавать, а еще, не дай бог, остынет какое кушанье. Ты же умница, все понимаешь. Найдется твой Роджер, никуда…

Не дожидаясь продолжения, Лира опрометью бросилась вон из кухни, своротив по дороге гору серебряных колпаков для блюд. Сопровождаемая грохотом посуды и проклятиями поваров, она кубарем скатилась по лестнице, выскочила во двор и помчалась дальше, мимо Храмины, мимо Палмеровой башни, прямиком к самым старым постройкам колледжа, располагавшимся вокруг площади Яксли.

Гепард-Пантелеймон не отставал от девочки ни на шаг. Перескакивая через две ступеньки, они взлетели вверх по двенадцатой лестнице, где под самой крышей находилась Лирина комнатка. Она ногой распахнула дверь, ворвалась внутрь, подтащила к окну деревянный стул и вылезла на крышу. Вернее, сначала спрыгнула в неширокий освинцованный водосток, он проходил точно у нее под окном, а уж потом, цепляясь руками и ногами за шершавые черепицы, вскарабкалась на самый гребень крыши. Тут Лира выпрямилась в полный рост, сжала кулаки и пронзительно завизжала. Обернувшийся грачом Пантелеймон, который, будучи на крыше, любому обличью предпочитал птичье, описывал круги у нее над головой и оглушительно каркал.

Предзакатное небо вобрало в себя все оттенки оранжевого: персиковые, кремовые, золотисто-розовые облака хотелось лизнуть, так они были похожи на фруктовый пломбир, а Оксфорд пытался дотянуться до них своими шпилями и башнями. На восток и на запад от города тянулись густые леса: с одной стороны — чащобы Шато-Вер, с другой — Уайтхэма. Вороний грай и звонившие к вечерне колокола сливались в единую мелодию, а чуть позднее к ней присоединился все нарастающий рокот двигателя, возвещавший, что вечерний дирижабль Королевских Почтовых Авиалиний отправился в Лондон. Лира следила глазами за блестящей точкой, которая вдруг взмыла над колокольней церкви Святого Михаила и, становясь все меньше, меньше, меньше, совсем истаяла в вечернем небе.

Девочка опустила голову и посмотрела вниз, на исчерченный длинными тенями внутренний двор. Близился вечер. Облаченные в докторские мантии и шапочки профессора неспешным шагом шли в Трапезную, и у каждого на плече сидел его альм, а если не сидел, то либо семенил рядом, либо вился над головой. Витражные стекла парадной залы озарились неярким светом — это слуги одну за другой зажигали лигроиновые лампы. Прозвенел звонок — лакеи начали накрывать столы. Значит, через полчаса ужин.

Вот он, безмятежный Лирин мир. Как страстно она желала удержать его! Но все вокруг неотвратимо менялось. Кто-то чужой вторгся в этот милый сердцу покой. Кто-то страшный воровал детей. Лира опустилась на гребень крыши и уперлась подбородком в коленки.

— Спасать их надо, Пантелеймон.

Сидя на печной трубе, грач-Пантелеймон прокаркал:

— Р-р-риск!

— Сама знаю, а что делать?

— Пр-р-рипоминаешь, что говор-р-рили в Р-р-реакреации?

— Про что?

— Пр-р-ро Ар-р-ктику, про ребенка, про то, что он Серебристую Пыль не притягивает.

— Да, только они еще сказали, что ребенок целый. Понимаешь, о чем речь?

— Понимаю. Речь о том, что они собираются сделать с Роджером, с цаганятами, со всеми детьми, которых похитили.

— И что, по-твоему, они собираются сделать?

— А что, по-твоему, означает “целый ребенок”?

— Ну, не знаю. Может, бывает целый, а бывает пополам разрезанный, так, наверное. Чушь это. Они, скорее всего, используют этих детей, как рабов, так от них проку больше. Посылают их в какое-нибудь гиблое место, например на урановые рудники. Взрослые-то там помрут, им это невыгодно, а дети стоят дешево.

— Если ты хочешь знать мое мнение, то…

Но мнение Пантелеймона Лире узнать так и не довелось, потому что снизу раздалось громогласное:

— Лира! Живо вниз, кому говорят!

Кто-то с бешеной силой забарабанил в окно ее комнаты. Лира мгновенно узнала и голос и руку: миссис Лонсдейл, экономка колледжа Вод Иорданских, с которой шутки были плохи. Прятаться бессмысленно, надо возвращаться. С каменным лицом Лира съехала со ската крыши вниз, снова влезла ногами в водосток, подтянулась на руках и вскарабкалась на подоконник. Миссис Лонсдейл наполняла водой маленький щербатый тазик для умывания. Старые трубы немилосердно выли и стонали, но все эти звуки тонули в шквале упреков, которые обрушились на Лирину голову.

— Тебе сколько раз говорено, чтобы ты не смела туда лазать! Вы только посмотрите на нее! Юбка грязная, сама чумазая. Живо раздевайся и давай-ка мойся, пока я тебе достану что-нибудь на смену. Господи, найти бы что-нибудь поцелее. Ведь все же разодрала! Она же как человек не может! Никакого порядка.

У Лиры не было ни малейшего желания ввязываться в разговор и спрашивать мнение Лонсдейл, а с какой, собственно, стати она должна мыться и переодеваться. Кроме того, спрашивай не спрашивай, от взрослых все равно не добьешься толку. Она стащила платье через голову, швырнула его на кровать и начала водить по лицу и шее мочалкой, не особенно заботясь о результате. Пантелеймон, став из грача волнистым попугайчиком, подбирался все ближе и ближе к лежащему на полу альму миссис Лонсдейл — невозмутимому лабрадору, тщетно пытаясь его раздразнить.

— А в шкафу-то у нее что! Батюшки мои! Все комом-жомом, хоть бы что на плечики повесила. Нет, вы посмотрите на это!

Посмотри сюда, посмотри туда… А если Лира никуда не хотела смотреть? Не открывая глаз после умывания, она нашарила рукой полотенечко и прижала его к лицу.

— Так, гладить некогда, пойдешь в мятом. Сама виновата. Силы небесные! А коленки! Посмотри, на что они похожи!

— Не буду я никуда смотреть, — буркнула Лира.

Миссис Лонсдейл отвесила ей звучный шлепок.

— А ну, живо! Мойся дочиста.

— С какой стати, — не выдержала Лира. — Я сроду коленки не мою! Кто на них будет смотреть-то? И вообще никуда я не пойду. Вам всем до Роджера никакого дела нет. Одной мне есть.

Снова последовал звучный шлепок.