«Все теперь (включая и «улицу») чего-то ждали и обе стороны, вступившие в открытую борьбу, к чему-то готовились», — пишет Милюков. «Во всех слоях общества чувствовались растерянность, сознание неизбежности в ближайшее время чего-то огромного и важного, к чему роковыми шагами шла Россия», — пишет ген. Врангель. «Все настойчивее и настойчивее, — говорит ген. Данилов, — ползли слухи о зарождении какого-то заговора, ставившего себе целью выполнение дворцового переворота». Шульгин говорит, что «воробьи чирикали за кофе в каждой гостиной» о дворцовом перевороте. «…Мысли всех депутатов, — пишет Керенский, — были заняты ожиданием дворцовой революции». 4 января 1917 г. Терещенко, по словам Великого Князя Николая Михайловича, в разговоре с ним был уверен, «что через месяц все лопнет»[19]. «Все ждут каких-то исключительных событий и выступлений, как с той, так и с другой стороны, — говорилось в докладе охранного отделения 5 января 1917 г. — Одинаково серьезно и с тревогой ожидают как разных революционных вспышек, так равно и несомненного якобы в ближайшем будущем «дворцового переворота», «…дело дошло до прямых переговоров земско-городской группы и лидеров думского блока о возможном составе власти «на всякий случай, — говорит Некрасов. — Впрочем, представления об этом «случае» не шли дальше дворцового переворота».

Итак, к началу 1917 г. Гучков получил влияние на рабочих через рабочую группу; масоны объединились с ним и с социал-демократами, собирая деньги на нужды заговора; Прогрессивный блок определил свои задачи на период переворота; кн. Львов при живом Государе открыто предложил российский престол понравившемуся члену Императорской фамилии, все чего-то ждали, ползли слухи, воробьи чирикали и мысли были заняты, — и несмотря на это советские историки продолжают уверять нас, что февральская революция не была спланированным заговором «буржуазии»!

Уже из описанной предфевральской суеты Гучкова и его друзей видно, что февральская революция была запланирована ими заранее, и это понятно для всякого беспристрастного человека. А ведь мы еще многого не знаем.

Мы не знаем, как крепко завязались отношения Гучкова с рабочими столицы и как они строились после ареста рабочей группы ЦВПК. Во всяком случае, влияние Гучкова несомненно, т. к. его план рабочей демонстрации перед Думой 14 февраля в уменьшенном виде осуществился. Рабочая группа была арестована не целиком, — больной Гвоздев арестован на дому, нескольким другим депутатам удалось избежать ареста, — а значит, ничто не мешало им агитировать по фабрикам с той же энергией. Арест группы только придал ее уцелевшим членам мученический ореол; они-то, вероятно, и распространили в своей среде те слухи о нехватке хлеба, которые вызвали в Петрограде февральские демонстрации.

Мы не знаем, и до чего дошли друзья Гучкова в своих переговорах с офицерами полков, расположенных в столице. Не знаем и того, сколько частей, расположенных на пути следования императорского поезда, они сумели привлечь на свою сторону. «Были изучены маршруты, — говорит Гучков, — выяснено, какие воинские части расположены вблизи этих путей, и остановились на некоторых железнодорожных участках по соседству с расположением соответствующих гвардейских кавалерийских частей в Новгородской губ., так называемых Аракчеевских казармах». Завязать отношения с офицерами этих частей было поручено Вяземскому. «Он был ценен тем, что не находился под наблюдением, как мы все; затем, в силу его общественного положения, семейных и других связей он был близок к гвардейским офицерским кругам». Был в заговоре и некий «ротмистр одного из гвардейских кавалерийских полков, не то Кавалергардского, не то Конного полка». «Вяземский и этот ротмистр взялись нащупать настроение этих эскадронов и привлечь нужных участников, а затем Вяземский должен был проехать в тот район, где был гвардейский корпус, чтобы уже в самих полках, у которых был эскадрон запасный, выразить настроение», — Гучков и через двадцать лет не хочет говорить подробнее, а может быть, масоны попросту скрывали от него ряд деталей. Очевидно, что, например, ген. Крымов был в заговоре, а Гучков об этом попросту не знал («он был больше в курсе дела, чем я хотел, потому что с ним был близок Терещенко», — говорит Гучков).

Мы никогда не узнаем, какие суммы собрали масоны на нужды переворота, сколько из этих денег досталось партии Ленина, а сколько ближайшим союзникам. Можно, впрочем, представить себе масштаб этой цифры по тому, что только о двух масонах, Коновалове и гр. Орлове-Давыдове говорили, что они вдвоем «могут купить всю Думу, да и Государственный совет в придачу».

Мы не узнаем, что имел в виду Некрасов, когда говорил в показаниях, что «предварительный сговор» социалистов, кадетов и прогрессистов «сыграл, по моему глубокому убеждению, видную роль в успехе февральской революции. Велась даже некоторая техническая подготовка, но о ней долго говорить».

Все отрицания заговора Гучкова строятся до сих пор у советских исследователей на одном мнении, что эти кадеты, прогрессисты и октябристы не могли создать ничего дельного просто по определению как класс. Такие аргументы мы оставим какому-нибудь Авреху. И Гучков, и Некрасов были замечательно умными людьми, которые никогда не тратили время на бесцельные разговоры, а занимались одновременно созданием каждый своей сети единомышленников; обе этих сети были мощными силами, с которыми правительство ничего не могло сделать; направленность обеих организаций на скорейший переворот очевидна. Некрасов в показаниях проговорился, что заранее изучал устройство телефонной станции. Странное признание для человека, лишь теоретически мечтающего о революции и неспособного по определению сделать ей навстречу хоть один шаг!..

В февральской революции были, разумеется, несчастливые случайности, которые никто предугадать не мог (паника Родзянко, вдохновение Рузского), но точно так же были и счастливые (ускользание царского поезда из рук железнодорожных чинов, отказ Данилова будить Рузского и Государя). Однако главный сюжет переворота слишком хорошо продуман, да еще, очевидно, продуман монархистской головой, чтобы представить его случайность. Февральская революция была именно заранее спланированным заговором «буржуазии».

Это отрицают большевики, не желая уступить классовым врагам авторство февральского переворота; отрицают посторонние мемуаристы, которые не были посвящены в заговор; отрицают масоны, в страхе разоблачения; отрицает, наконец, сам Гучков, боясь признаться истории и себе, что его единомышленники использовали его и его заговор, чтобы разрушить монархию и захватить власть.

И только ген. Глобачев, который не был ни масоном, ни заговорщиком, ни большевиком, а был только начальником Петроградского охранного отделения и через своих агентов хорошо знал план Гучкова, — в воспоминаниях не побоялся сказать, что в феврале-марте 1917 г. этот план просто был осуществлен.

«В течение двух лет, — говорит он, — я был свидетелем подготовлявшегося бунта против верховной власти, никем не остановленного, приведшего Россию к небывалым потрясениям и гибели».

Февральские уличные беспорядки, начавшиеся 23 февраля 1917 г. в Петрограде, подразумевали недостаток хлеба как повод для протеста. Между тем хлеб в столице был. Как писал по материалам следственной комиссии Временного правительства Блок, «запасы города и уполномоченного достигали 500 000 пудов ржаной и пшеничной муки, чего, при желательном отпуске в 40 000 пудов хватило бы дней на 10–12. Хабалов потребовал от Вейса, чтобы он увеличил отпуск муки. Вейс возражал, что надо быть осторожным, и доложил, что лично видел достаточные запасы муки в пяти лавках на Сампсониевском проспекте. Генерал для поручений Перцов, посланный Хабаловым, доложил, что и в лавках на Гороховой мука есть».