Что-то темное скрывалось в его глазах, в которые она однажды заглянула. У нее была хорошая память на лица, однако образ Трегубова ускользал, словно она видела его либо мельком, либо... только часть его лица.

Часть лица...

Ерунда какая-то.

Хотя нет, не ерунда. Он мог быть ранен в голову, и повязка могла скрывать лоб, щеку. Курсанты в центре были стрижены коротко, и Ирина не заметила даже небольшого шрама. Такие детали вспомнились, а вот основное — нет.

Поделиться своими сомнениями с Олегом? Да и сомнениями их не назовешь, так — колебания, вызывающие смутные опасения.

Трагедия с группой Самохвалова должна бы погасить все страхи — какие-то детские, поскольку объяснения им не находилось. Тем не менее Ирина в мыслях пошла дальше... подчиняясь непонятной логике внутреннего чутья, шла по едва приметной тропе, ведущей от мрачного взгляда Романа Трегубова к гибели курсантов. Что-то связывало его с этой трагедией...

Сейчас он далеко, на родине, в Новосибирске, но даже с такого расстояния заставляет ее думать о нем.

Он далеко, но словно осталась в центре часть его. Та часть, которая не давала девушке покоя.

Он далеко, однако ответ где-то близко. Пусть неполный, но он здесь, на военно-морской базе «Дельта».

Она посмотрела на мужа. Рассказать?... Нет, не сейчас. Олег острее других воспринимает несчастье, потому согласится на определение жены: детские страхи. И с точки зрения психолога объяснит их происхождение. Он знает и любит свою работу.

* * *

ИЗ ДНЕВНИКА АЛЕКСЕЯ БЕРЕЖНОГО

1 июля 2003 года. Этот день стал самым черным в моей жизни. Хочу что-то написать, но не получается. Тупо смотрю на цифры и тасую их. Год 2003-й. Если выбросить из него нули, то получится 23. Двадцать три года — именно столько стукнуло мне в январе. Складываю все цифры — получается шесть. Шесть бойцов погибло сегодня. Месяц июль — седьмой по счету. Седьмой по счету — это мичман Машбиц. Я перечитал то, что написал о нем раньше... "Машбиц зверел по любому пустяку...Похож на израильского коммандос". Нет, стыдно не стало. Стало грустно.

Ближе к вечеру наведался в санчасть, чтобы задать капитану Егоровой один-единственный вопрос: «Ну как там?» И кивнуть на окно — подразумевая то ли небо, то ли городскую больницу.

Я поджидал Егорову вместе с Иркой Колчиной. Симпатичная медсестренка, только бледноватая. Егорова вернулась из города уставшая, осунувшаяся. Налила в мензурку спирта, глянула на меня и спросила: «Будешь?» Я кивнул. Сегодня день такой. Сегодня все можно. Мы молча выпили. «Ты чего пришел?» — спрашивает. А я боюсь задать свой вопрос, потому что знаю ответ. Я подглядываю, как в шпаргалку, в темные глаза военврача и читаю все, что в них написано. "Да вот, — начинаю врать, — вчера жарили картошку на свином сале, рыбу — на подсолнечном масле. Короче, смешали сало, рыбий жир и..." Егорова слабо улыбнулась: «А машинное масло не добавляли?» Ирка смекнула, в чем дело, и предложила дать мне две таблетки фестала. Егорова нашла более радикальное средство от «ямы желудка»: пол-ложки чайной соды. Куда деваться? Я бы принял и половник каустиковой... Потоптался, как медведь, с ноги на ногу у двери и спрашиваю: «А как там?» И киваю на зашторенное окно. Егорова покачала головой: «Никак...» Я опустил глаза. А Ирка перекрестилась. Егорова посмотрела на нее с укором: «Ну когда я отучу тебя от твоих церковных замашек? Ну нельзя же так, Ира! Ты как капеллан, ей-богу! Иди домой. И ты иди, Леша».

День выдался бесконечно длинным и невероятно трудным. В голове шумело и от спирта, и от пережитого. Но сон не шел. И я по обыкновению взялся за авторучку... И никто сегодня меня не подковырнул надоевшим вопросом: «Чего ты там корябаешь?» Поначалу я отвечал, что составляю кулинарные рецепты (когда голодный, на ум, кроме жратвы, ничего не идет), потом сказал, что пишу стихи.

Никто не поверил.

Москва, штаб-квартира ГРУ,

4 июля, пятница

Недавно отремонтированный кабинет Михаила Артемова не отличался размерами, но в нем он чувствовал себя совсем не стесненно, как в маленьком, но все же своем мирке. Михаил Васильевич проявил некое самоволие: как и в кабинете начальника ГРУ, и у него на стенах были вывешены в ряд фотопортреты всех руководителей советской и российской военной разведки; над рабочим столом красовались три символа: Российского государства, Вооруженных сил и армейской разведки; последний, расположенный ближе к окну, выходившему в «полежаевские» переулки, «бликовал», отчего символика ГРУ виделась стилизованным пятилистником с григорьевским крестом по центру. На столике, слева от рабочего «верстака», стояла пара обычных телефонных аппаратов.

Гость Михаила Артемова сидел напротив хозяина кабинета и между портретами Сергея Матвеевича Штеменко и Михаила Алексеевича Шалина — прежними руководителями военной разведки. Штеменко прослужил на высоком посту с 1956-го по 1957 год и дослужился до начальника Штаба Объединенных вооруженных сил стран Варшавского договора, Шалин — с 1957-го по 1958-й и спустя четыре года вышел в отставку. Гостя звали Владимиром Тульчинским. В данное время Артемов читал досье на этого человека, читал уже в который раз, знакомясь с ним как бы и визуально, бросал из-под очков пытливые взгляды. Он уже давно знал, что Тульчинский в свое время окончил Каспийскую мореходку, прошел спецкурсы по подготовке боевых пловцов. В 1997 году — инструктор спеццентра морского спецназа «Дельта». С апреля 1998 года — «свободный» агент ГРУ (агентурный псевдоним «Влад»). Но (небольшая деталь) ведомство военно-морской разведки его к работе привлекало не часто.

Женат. Имеет приемную дочь. Отец — Юрий Юрьевич Тульчинский, подполковник Службы внешней разведки (скончался в 1995 году от сердечного приступа). Мать — Татьяна Ивановна Тульчинская, пенсионерка, бывшая библиограф «Ленинки».

— По какой причине вы уволились из «Дельты» до смены ее приоритета? — наконец спросил Артемов, оторвавшись от бумаг. — Я имею в виду 1997 год, — пояснил он, снимая очки.

— Перевели приказом, — ответил Тульчинский. Сегодня он встал по звонку из «Аквариума» и услышал в трубке деловой женский голос, назвавший его по имени-отчеству: ему предложили прибыть на Полежаевскую, 76 в 12 часов. Сорок минут назад в неприметном КПП «Аквариума» часовой проверил его удостоверение и вызвал сопровождающего. В центральное здание, ранее предназначавшееся для госпиталя, вели каменные ступени. В самом здании был довольно просторный вестибюль с мемориалом героев военной разведки, длинные коридоры. В приемной Артемова — а точнее, в смежной комнате кабинета полковника — он наткнулся на проницательный взор секретарши. Она звонила, заключил Влад.

Следующий вопрос полковник Артемов задал, как показалось Тульчинскому, в лоб:

— Где вы были 1 июля?

— Этого года?