Я накрыл ее ладони своими и сосредоточился. Так, вроде ничего серьезного. Девочка слегка простудилась, переволновалась и, кажется, недавно съела что-то не очень свежее. За ужином на столе точно ничего такого не было, значит, перехватила раньше.

– Ты в поезде или на вокзале ничего не ела?

– Пирожки с рыбой, мы их на какой-то станции днем купили…

– Понятно. Теть Нин, нужно примерно пол-литра теплой кипяченой воды, немного соды и тазик.

– Ой, что ты со мной собираешься делать? Может, не надо?

– Ничего я не собираюсь. Ты сейчас сама выпьешь воду, а потом тебя вырвет. Тазик нужен, чтобы не на пол. Да чего ты трясешься? Голова-то болеть перестала?

– Да… только… Вить, неудобно, я же там под одеялом голая…

– Ладно, я выйду. А ты делай, что сказано, потом накинь что-нибудь и позови меня.

В общем, на этом лечение практически завершилось. Вера благополучно проблевалась, потом ее пронесло, и уже к одиннадцати часам вечера она была в полном порядке, о чем тут же сообщила мне. Я, снова взяв ее за руки, убедился, что так оно и есть.

– Все, можешь ложиться спать.

– Вить, а что это было? Доктора вроде должны таблетки давать или уколы делать, а ты так…

– Тебе уколов не хватает? Могу устроить, шприц у меня есть. А называется это мануальная активация латентных возможностей организма, – «объяснил» я. – Твоего, между прочим. Выздоровела ты сама, а я просто помог.

– Ух ты, и как здорово помог-то! А где такому учат?

– В армии, – по привычке отбрехнулся я, но на всякий случай добавил:

– Правда, не всех. Далеко не всех, способности иметь надо.

– Интересно, у меня они есть?

– Это еще неизвестно, они, как правило, проявляются не в детском возрасте, а позже.

– Я уже не ребенок! – возмутилась пигалица.

– Ага, ты это еще кому-нибудь расскажи, может, кто и поверит. И вообще уже двенадцатый час. Тебе давно спать пора, да и мне тоже, завтра-то на работу.

Вернувшись к себе, я задумался – а правильным ли было мое слепое следование душевному порыву? С одной стороны, я вроде знаю, что и без всяких моих вмешательств Вера доживет как минимум до две тысячи восемнадцатого года, зато теперь помощь Ефремову откладывается – как целитель я сейчас полный ноль, и неизвестно, насколько это затянется. С другой – это она в том варианте судьбы, где не было меня, дожила до семидесяти лет. Так не факт, что она там вообще ездила в Крым! То есть та ее жизнь уже давно стала не безусловной колеей, а всего лишь ориентиром. Мол, как оно могло быть, если бы не я.

И, наконец, в-третьих – если бы Ефремов узнал, что я в целях ускорения его лечения не оказал помощь больной девочке, вряд ли он это одобрил бы. Скорее наоборот. В общем, ладно, решил я, что сделано, то сделано. И вообще пора спать.

Утром я смог лишний раз убедиться, что Скворцов – это не Антонов. У меня уже потихоньку начали восстанавливаться способности! До максимума им, разумеется, было еще далеко, но для Антонова и такое было практически за гранью возможного. Да, здешний Витя могуч! Ладно, славословия самому себе оставим на потом, пора на работу, хотя до половины десятого, когда официально начинался мой рабочий день, еще два с половиной часа, а дорога занимает от двенадцати до четырнадцати минут. Но мне некогда лениться, надо побыстрее заканчивать очередной прибор, а то денег после покупки «Явы» осталось впритык на жратву, однако желание купить еще и магнитофон никуда не пропало.

Вскоре я пришел к выводу, что Скворцов не только сильнее Антонова как экстрасенс, у него еще и зрение лучше. Случилось это после того, как я ночью выехал на «Яве» за город, чтобы посмотреть, насколько катастрофична ситуация с ее светом. Оказалось, что далеко не настолько, как я боялся. До идеала, конечно, было далеко, но фара все-таки позволяла уверенно ехать в темноте со скоростью пятьдесят-шестьдесят километров в час. По воспоминаниям же Антонова выходило, что быстрее сорока в таких условиях ездить уже опасно. А это означало, что Скворцов видит лучше – по крайней мере, в темноте.

Да и восстановиться после сеанса воздействия у него получилось быстрее, уже через шесть дней я смог приступить к поправке здоровья Ефремова. М-да… мне, вообще-то, три раза в жизни встречались пациенты и потяжелее. Выжил один из них, оставшимся двоим удалось только немного оттянуть конец – примерно на месяц.

Сердце, как я и ожидал, работало совсем плохо. А как оно могло иначе, с такими-то почками? Одна вообще почти не функционирует. Да и с печенью тоже далеко не идеал. И со спиной-то у него что? Я этого пока просто не понял.

В общем, за три часа с двумя перерывами я смог всего лишь немного помочь той почке, что хоть как-то работала, и прекратил сеанс, потому что выложился весь, досуха.

– Вы в порядке? – с беспокойством в голосе поинтересовался Иван Антонович.

– Это нормально, так всегда бывает, – почти правдиво буркнул я, вытирая пот со лба. – Мне бы теперь часок посидеть, не вставая, и попить-поесть чего-нибудь сладкого. А вы как?

– Вроде немного получше, привкус во рту пропал, даже как-то непривычно. А в остальном…

– А в остальном потребуется не меньше десятка сеансов, если не все двадцать, – вздохнул я. – И то пока неясно, удастся ли достичь хоть сколько-нибудь полного успеха.

– Да вы не расстраивайтесь, я к своему состоянию отношусь как к неизбежной данности. Даже странные какие-то аналогии приходят в голову – чувствую себя торпедированным броненосцем. Огромная пробоина, вода прибывает, но ход еще есть, причем он пока не падает, и орудия стреляют даже точнее и чаще, чем до попадания. Ибо весь экипаж понимает, что терять уже нечего и надо просто успеть выполнить все ему назначенное до того, как волны сомкнутся над кораблем. Я, прочитав про себя в вашем смартфоне, даже слегка удивился – надо же, как много мне осталось! Примерно на уровне самых оптимистичных предположений.

– Вот-вот, а мы вашему броненосцу заведем на пробоину пластырь, откачаем воду из отсеков, и он, глядишь, все-таки доберется до базы, где ему сделают уже настоящий ремонт. Главное, чтобы экипаж не расслабился раньше времени, опасность еще далеко не миновала.

На столике перед креслом, где в позе помирающей медузы слабо шевелился я, усилиями Таисии уже материализовалась здоровенная фарфоровая кружка с чаем и внушительных размеров блюдо с пирожными.

– У нас прямо как во Франции времен Людовика Шестнадцатого, – улыбнулась она. – И я в роли Марии-Антуанетты. Как там она сказала – «У народа нет хлеба? Пусть ест пирожные!». Вот так, а хлеба действительно нет уже третий день подряд. Говорят, надо в шесть утра занимать очередь, тогда, может, и достанется.

– Народ в моем лице не против, – ухитрился вставить я с набитым ртом. После тяжелого сеанса у меня всегда возникала потребность в сахаре, но сейчас тех конфет, что я напихал в карман еще дома, не хватило. – Не хлебом единым жив человек, это когда еще было сказано. К тому же скоро введут талоны, и вероятность, что и вам начнет доставаться, слегка повысится. Или талоны будут только на муку и макароны? Честно говоря, уже не помню.