Только теперь Кристин пришло в голову, что она еще ни разу за все время своего пребывания здесь, в Хюсабю, не видела ни одной из таких вещей, которые должны помогать людям коротать время.

И вот Кристин пришлось сознаться своему деверю, что она плохо играет в шашки, да и чувствует себя не очень способной к игре на струнных инструментах. Но на книги ей было любопытно взглянуть.

– Так тебя, Кристин, вероятно, учили читать по книгам? – спросил священник, на что Кристин смогла довольно гордо ответить, что это она усвоила еще в детстве. А в монастыре ее хвалили за успехи в чтении и письме!

Священник стоял, с улыбкой склонившись над Кристин, пока та перелистывала книги. Одна из них была рыцарское сказание о Тристане и Изольде, другая повествовала о святых людях. Кристин раскрыла ее на житии святого Мартейна. Третья книга была на латинском языке и особенно красиво переписана, с большими раскрашенными заглавными буквами.

– Она принадлежала нашему предку, епископу Никулаусу, – сказал Гюннюльф.

Кристин, стала читать вполголоса:

– Averte faciam tuam a peccatis meis et omnes iniquitates meas dele. Cor mundum crea in me, Deus, et spiritum rectum innova in visceribus meis. Ne projicias me a facie tua et Spiritum Sanctum tuum ne auferas a me.[10]

– Ты понимаешь это? – спросил Гюннюльф. Кристин кивнула и сказала, что немного понимает. Она знала эти слова, и ее ужасно взволновало, что они попались ей на глаза именно теперь. Лицо у нее дрогнуло, и слезы покатились по щекам. Тут Гюннюльф положил инструмент на колени и сказал, что хочет попробовать, не удастся ли ему настроить его.

Пока они так сидели, послышался топот коней на дворе и сейчас же в горницу ворвался Эрленд, сияя от радости: он услышал, кто приехал. Братья стояли, положив друг другу руки на плечи. Эрленд сыпал вопросами, не дожидаясь ответа. Гюннюльф провел в Нидаросе два дня, так что Эрленд случайно не встретился там с братом.

– Вот странно, – говорил Эрленд. – Я думал, что причт соборной церкви выйдет встречать тебя целой процессией, когда ты вернешься домой, – такой ты у нас теперь мудрый да ученый…

– А ты откуда знаешь, что этого не было? – спросил брат смеясь. – Я слыхал, ты и близко не подходишь к церкви, когда ездишь в город.

– Нет, брат! Я, сколько могу, стараюсь держаться подальше от господина архиепископа. Он уже припалил мне однажды шкуру, – пренебрежительно расхохотался Эрленд. – Ну, как тебе нравится твой деверь, милая моя?.. Я вижу, Гюннюльф, что вы уже совсем подружились с Кристин… А она не очень-то жалует других наших родичей!..

Только когда стали садиться за стол ужинать, Эрленд заметил, что он все еще ходит в меховой шапке и плаще, с мечом у пояса.

Это был самый веселый вечер из всех проведенных Кристин в Хюсабю. Эрленд силой заставил брата сесть на почетное место рядом с Кристин, сам нарезал ему кушанье и наполнял кубок. Провозглашая первый раз здравицу в честь Гюннюльфа, он опустился на одно колено и попытался поцеловать брату руку.

– Привет тебе – владыка! Мы должны привыкать, Кристин, оказывать архиепископу достойные его почести, – ну конечно же, ты будешь когда-нибудь архиепископом., Гюннюльф!

Слуги ушли из горницы поздно, а братья и Кристин еще долго сидели за напитками. Эрленд уселся на столе, повернувшись лицом к брату.

– Да, я подумал во время нашей свадьбы, что надо отдать его Кристин, – сказал он, указывая на материнский ларец. – Но я так легко обо всем забываю, а ты ничего не забываешь, брат! Однако кольцо моей матери досталось прекрасной руке, не правда ли? – Он положил руку Кристин себе на колено и стал вертеть ее обручальное кольцо.

Гюннюльф утвердительно кивнул головой. Он положил Эрленду на колени псалтирь:

– Ну-ка, спой, брат! Ты когда-то пел так красиво и играл так хорошо!

– С тех пор прошло уже много лет, – сказал Эрленд более серьезным тоном. Потом пальцы его забегали по струнам.

По лесу Улав, наш король,

Со свитой проезжал.

В размытой глине – вот так честь!

Следок он увидал.

И Финн, сын Арнс, тут сказал

(Он ехал не спеша):

«Эх, ножка в этом башмачке,

Должно быть, хороша!»

Эрленд пел улыбаясь, а Кристин немного смущенно глядела на священника, – вдруг ему не понравится песенка про святого Улава и Альвхильд? Но Гюннюльф сидел с улыбкой на устах, – впрочем, Кристин сразу же поняла, что она относится не к песенке, а к Эрленду…

– Кристин разрешается не петь. У тебя, дорогая моя, наверное не хватит дыхания в груди, – сказал он, поглаживая жену по щеке. – Ну, а теперь твоя очередь. – Он передал инструмент брату.

По игре и пению священника чувствовалось, что он хорошо учился в школе.

Ехал король в далеких горах.

Слышит он голубя жалобный плач:

«Любу украл мою ястреб-палач!»

Долго скакал он оттуда потом.

Ястреб высоко носился кругом.

Летит тот ястреб к саду,

Цветет все дни он сряду.

В зелени вешней – высокий дом,

Пурпуром стены украшены в нем.

Добрый король наш на ложе лежит,

Кровь его тихо на землю бежит.

Бархатом синим он сверху укрыт,

«Corpus Domini»,[11]– надпись гласит.

– Где ты научился этой песне? – спросил Эрленд.

– А? Какие-то мальчики распевали ее около гостиницы в Кантерборге, где я жил, – сказал Гюннюльф. – Вот я и соблазнился перелицевать ее на норвежский язык. Но вышло не гладко… – Он сидел, перебирая струны и наигрывая мотив.

– Однако, брат, уже далеко за полночь. Кристин, должно быть, нужно ложиться спать. Ты не устала, жена моя?

Кристин боязливо взглянула на мужчин. Она была очень бледна.

– Не знаю… Может, мне лучше сейчас не ложиться в постель…

– Ты больна? – спросили оба, наклоняясь над ней.

– Не знаю, – сказала она тем же голосом. И взялась руками за поясницу. – У меня какая-то странная боль в пояснице…

Эрленд вскочил на ноги и направился к двери. Гюннюльф последовал за ним.

– Жаль, вы не позаботились заранее их вызвать сюда – тех женщин, что будут помогать ей, – сказал он. – А что, это намного раньше, чем она ждала?

Эрленд густо покраснел.

– Кристин считала, что ей никто не понадобится, кроме ее личных служанок… Некоторые из них уже сами рожали. – Он попытался рассмеяться.