Весь ее образ излучает серьезность. Никто никогда и не говорил о Жанне Ланвен по-другому, никто не скрывал, что она была сурова и требовательна. Уважение, которое вызывали ее сдержанность и строгость, так же как и уверенность, о чем часто говорили, было вполне заслуженно. В ней не было хрупкости, беззащитности и растерянности, ничего интригующего, и эта отстраненность не давала возможности сблизиться с ней.

Молодая модистка всегда держится в стороне, как бы на вторых ролях, и всем чужая.

Изменяла ли она когда-нибудь этому образу? Была ли она другой? В те времена, когда Надар сделал этот портрет, в жизни Жанны произошли большие перемены: она вышла замуж и родила ребенка.

Эта история рассказывается всегда со смесью уважения, удивления и смущения. Жанна и Мари-Аликс иногда ездили на скачки в Лонгшамп. Им нравилось менять обстановку, уезжать из замкнутого пространства ателье, болтать один на один, смешиваясь с незнакомой толпой. В общей сутолоке сестры обретали желанный покой и могли, как ни странно, почувствовать себя наедине друг с другом. Они делились маленькими секретами, планами и новыми проектами на будущее: здесь, где их никто не знал, они осмеливались быть непохожими на самих себя. Заодно сестры разглядывали проходящих мимо модниц, сравнивали их наряды, обсуждали, какие лучше, а какие хуже, и набирались новых идей для создания будущих моделей шляпок.

Их интересовали не только новые модели, популярные цвета и материалы, но и настроение парижской толпы, витающие в воздухе новые тенденции. Звон колокольчиков, взмахи флажков на старте и стук лошадиных копыт не прерывали уютного гомона толпы. Некоторые садились на переносные стулья внизу, около трибун, завсегдатаи ипподрома бродили по буфету рядом с беговой дорожкой. Посетители то собирались в группы, то расходились, спеша на другие встречи, кто-то делал ставки. Картина менялась быстрее, чем в фойе театра или на аллее в Булонском лесу, и не нужно было переходить с места на место или ехать куда-то на машине.

Однажды, когда сестры как всегда сидели в своем любимом уголке, на них обратили внимание несколько очень хорошо одетых молодых людей. Это были самые элегантные юноши на ипподроме: безупречные сюртуки, изящные шляпы и перчатки, красивые трости, точеные силуэты…

Дамы на скачках в летнем кафе, 1890. Фонд А. Васильева

А. Гильом. На скачках. 1910-е годы. Из коллекции Е.В. Лаврентьевой

Мужчины так громко разговаривали, словно были на трибунах одни. Скорее, они повышали голос, чтобы испугать и встревожить проходящих мимо, явно показывая, что они их игнорируют. Беседа была оживленной, они размахивали руками и часто смеялись. Внешняя безупречность в сочетании с дерзостью и заносчивостью не оставляла сомнений – это «юноши из хороших семей».

Вдруг один из них прервал остальных и начал что-то оживленно говорить. Все повернули головы в сторону сестер и принялись внимательно их разглядывать. Насмешливое выражение сменилось сомнением. Они задумчиво поглаживали подбородки. Очевидно, эти «джентльмены» собирались что-то предпринять. Что они задумали? Потом выяснилось, что они заключили пари.

Один из них должен был начать с сестрами беседу, делать и говорить все, чтобы завоевать расположение старшей. Именно она казалась недоступной. Вид у Жанны был совершенно равнодушный, никакой заинтересованности во взгляде, лицо ничего не выражало – ни холодности, ни теплоты.

Вопреки всем ожиданиям, она не отвергла молодого человека. только поставила условие – он должен на ней жениться. И он женился. Это был граф Эмилио ди Пьетро, отпрыск древнего патрицианского рода, сын богатейшего торговца шампанским, известный в столице гуляка и донжуан[81].

Жизнь и смерть графа ди Пьетро

Жанна Ланвен превратилась в Жанну ди Пьетро?! Да, это имя настоящее. Возможно, история о красоте супруга и знакомстве на ипподроме тоже правда, но все остальное – нет. Ни семья Эмилио, ни его замечательное рождение, ни его положение в обществе, ни состояние, ни отвага и дерзость.

Действительность была намного скромнее. Что касается любви, то для нее в легенде места не нашлось.

В четверг, 20 февраля 1896 года, в мэрии VIII округа появился некий ди Пьетро по имени Эмилио Жорж Анри, родившийся в Санкт-Петербурге 15 января 1872 года. Он был служащим в какой-то конторе. Отец его умер, а мать, урожденная Лора Недди Гийо, работала продавщицей цветов[82]. Едва достигнув двадцати четырех лет, мальчик уже превратился в мужчину: цветущее здоровье, смелые начинания, большие надежды и дерзкие проекты. Он жил рядом с церковью Святой Троицы, в квартале гризеток, снимая квартиру на улице Шатодан, как множество подобных ему молодых людей. Миловидное лицо, высокий воротничок, ухоженные руки. Они зарабатывали обычно тем, что отвечали за поставки или вели инвентаризацию в магазинах, делали все, что касается перемещения и распределения товаров, исключая физическую работу.

Его прошлое туманно, будущее неопределенно, ясна лишь беспредельная жажда легких денег. Говорят, он был брюнетом, но это не редкость. Похоже, он был волокитой и преуспел в этом не меньше других.

И вот, 20 февраля 1896 года, в одиннадцать часов утра, Эмилио ди Пьетро женился. Да, он был согласен взять в жены Жанну-Мари Ланвен. Поскольку его мать, проживавшая в России, не могла присутствовать на церемонии, Эмилио выслушал короткое напутственное слово от представителя мэрии, а потом подписал бумаги в присутствии единственного проживающего в Париже родственника – своего кузена. Вторым свидетелем был его друг, помощник дантиста.

Со стороны Жанны присутствовали ее дядя и брат Жюль.

Родители тоже приехали, и она сказала «да». Этот мужчина веселил ее. Она была старше его на пять лет и относилась к нему как к еще одному младшему брату, которого надо воспитывать и которому надо помогать. Возможно, она выбрала такого молодого спутника, потому что никак не могла освободиться от привычной роли старшей сестры. Она решила нарушить целибат только после того, как братья обзавелись семьями.

Нельзя утверждать, что она целенаправленно отклоняла ухаживания мужчин старше себя, потому что они могли отвлечь ее от участия в делах семьи. Как показывает ее жизнь после замужества, ей и в голову не приходило перестать заниматься своим шляпным салоном или вообще что-то изменить. Могла ли она показаться своим мастерицам и даже клиенткам во второстепенной роли?!