Известия из Рабега были утешительны, а турки не делали никаких попыток воспользоваться незащищенностью Янбу. Тут были наши уязвимые места, и когда радио Бойля успокоило нас относительно них, мы чрезвычайно воспряли духом. Абдулла уж почти достиг Аиса, мы были на полпути к Ваджху — инициатива уже перешла к арабам. Я настолько обрадовался, что на минуту потерял самообладание, с торжеством заявив, что через год мы будем стучаться в ворота Дамаска. Но собеседники умерили мои восторги, и моя вера угасла — хотя это не было несбыточной мечтой уже потому, что пять месяцев спустя я был в Дамаске, а через год я де-факто являлся его правителем.

Армия в Бир-эль-Вахейда исчислялась в пять тысяч сто верховых на верблюдах и пять тысяч триста пехотинцев, с четырьмя крупповскими горными пушками и десятью пулеметами, а для транспорта у нас было триста восемьдесят вьючных верблюдов.

Наше выступление было назначено на 18 января после полудня, и пунктуально в этот час работа Фейсала была закончена. После завтрака палатка была сложена. Литаврщик ударил несколько раз в литавры, и все замерло. Мы наблюдали за Фейсалом. Он поднялся с ковра, на котором давал последние указания Абд эль-Кериму, взялся за седло и громко сказал:

— Уповайте на Аллаха!

Затем он сел на своего верблюда.

Когда он двинулся вперед, мы вскочили на верблюдов, и все скопище одновременно пришло в движение.

Наш путь в этот день был легок, так как он шел через крепкие песчаные скаты и длинные, отлого подымающиеся валы дюн. Когда мы выехали на широкую равнину, слева легким галопом подъехали двое всадников, чтобы приветствовать Фейсала. Я узнал одного. Это был грязный, старый, с гноящимися глазами, ишан Мохаммед-Али эль-Бейдави, эмир племени джухейна. Второй казался мне незнакомым. Когда он приблизился, я заметил, что на нем — мундир цвета хаки, поверх которого накинут плащ, чтобы скрыть его. Он поднял голову, и я увидал красное шелушащееся лицо Ньюкомба, с зоркими глазами и энергичным ртом. Он прибыл в тот же день утром и, услыхав, что мы только что выступили в путь, захватил лучшего коня и поскакал за нами. Я предложил ему своего запасного верблюда и поспешил представить его Фейсалу, с которым он поздоровался, как со старым школьным товарищем, и они тут же занялись оживленным разговором о событиях.

Утром мы двинулись к Абу-Зерейбату через обширную покатость обнаженного, темного гравия. Около двух часов пополудни, когда мы пересекли базальтовую жилу, мы увидали вдали русло Вади-Гамд, выбегающее из гор. Для наших глаз, пресыщенных однообразием местности, этот конец пересекшей реки казался прекрасным зрелищем. Он представлял собой самую большую долину Аравии.

Прежде чем мы достигли ее отдаленных склонов, почва внезапно перешла в глиняную впадину, в которой находился глубокий темный пруд. Это и были источники Абу-Зерейбата — цель нашей поездки, которые Фейсал назначил местом для лагеря. Там мы остановили верблюдов, рабы разгрузили их и разбили палатки.

Без всякого предупреждения и пышности в палатку Фейсала вошел ишан Медины Насир. Фейсал вскочил, обнял его и повел к нам. Насир производил великолепное впечатление. Он являлся предвестником дела Фейсала, человеком, чей выстрел в Медине прозвучал первым и чей выстрел у Муслимие возле Алеппо оказался последним в тот день, когда турки попросили перемирия, — и за все это время о нем нельзя было сказать ни единого дурного слова.

Тогда ему было около двадцати семи лет.

На следующий день мы встали поздно, желая отдохнуть, перед необходимым долгим разговором. Фейсал вынес его почти весь на своих плечах. Насир поддержал его, как второй по чину, а братья Бейдави сели рядом, чтобы помочь советом.

Мы запаздывали уже на два дня против срока, обещанного флоту, и Ньюкомб решил этой ночью выступить вперед к Хаббану. Там он встретился бы с Бойлем и объяснил бы ему, что мы не поспеем к назначенной встрече с «Гардингом», но хотели бы, чтобы последний вернулся туда же к 24 января, когда и мы должны прибыть и будем испытывать острую нужду в воде. Он бы также увидал, не следовало ли отложить морскую атаку до 25 января, чтобы сохранить выработанный план.

Ранним утром мы выступили в путь к Вади-Гамд. Был холодный день, суровый северный ветер дул нам в лицо. Во время нашего пути мы слышали перемежающуюся тяжелую стрельбу со стороны Ваджха и боялись, что флот, потеряв терпение, открыл действия без нас.

Прибыв к Хаббану, мы, к нашей радости, нашли там, как было условлено, «Гардинга», выгружавшего воду на берег.

Я отправился на борт и узнал, что морская атака была выполнена, как если бы уж прибыли сухопутные войска, так как Бойль опасался, что в случае его дальнейшего ожидания турки могли скрыться.

Несомненным фактом являлось, что в тот день, когда мы достигли Абу — Зерейбата, турецкий губернатор Ахмед Тефик-бей привел в готовность гарнизон, заявив, что он станет защищать Ваджх до последней капли крови. В сумерках же он сел на своего верблюда и ускакал к железной дороге с немногими верховыми людьми, приготовленными им для бегства. Оставшиеся двести человек пехоты решили продолжать брошенные им действия против десанта, но на каждого из них приходилось по три противника, а морская канонада была слишком сильна, чтобы они могли использовать свои удобные позиции. По имевшимся на «Гардинге» сведениям, сражение еще не закончилось, но город Ваджх уже был занят моряками и арабами.

Эти благоприятные слухи воодушевили армию, устремившуюся вскоре после полуночи к северу. К рассвету мы привели ряды в порядок, встречая разбитые отряды турок, один из которых оказал некоторое сопротивление.

Было приятно смотреть на наших ловких, смуглых людей в залитой солнцем песчаной долине, с бирюзовыми пятнами соленой воды посредине в виде фона, на котором выделялись малиновые знамена в руках двух знаменосцев. Они шли впереди в мертвом молчании упругим, широким шагом, делая в час почти по шести миль, и без единого выстрела достигли и взобрались на горный кряж. И мы узнали, что все уж закончено до нас силами флота и высаженных им десантов.

В Каире разгоряченные власти обещали нам золото, винтовки, мулов, много пулеметов и горных орудий, но последних, разумеется, мы никогда не получили. Вопрос об орудиях являлся вечным мучением, так как турецкая артиллерия превосходила нас намного.

Мы получили большое подкрепление в лице Джафара-паши, багдадского офицера из турецкой армии.

Прослужив с отличиями в германской и турецкой армиях, он был послан Энвер-пашой, чтобы организовать войска шейха Сенусси. Он прибыл туда на подводной лодке, превратил диких людей во внушительную силу и проявил тактические способности в двух битвах против англичан. Затем его взяли в плен и заключили в Каирскую цитадель с прочими военнопленными офицерами.

Однажды ночью он бежал оттуда, пользуясь веревкой, сделанной из разорванного на полосы одеяла, но веревка оборвалась под тяжестью его тела, и при падении он повредил себе лодыжку. Его вновь захватили в беспомощном состоянии. В больнице он дал честное слово, что не убежит, и был выпущен на свободу после того, как заплатил за изодранное одеяло.