— Наигралась в дочки-матери, Ищейка? — хмыкает Брок, — Я думал, до тебя еще c первого раза дошло.

Кровь обращается в лед. Я поднимаю на Брока взгляд и вижу в его глазах отражение зеленых тлеющих искр. Не будь на нем проклятого артефакта, его мозг вытек бы из ушей, как мед из переполненных сот.

— Забудь про эти глупости. Тебе всё равно не суждено.

— Заткнись, — тихо шепчу я сквозь клыки, — Закрой свою вонючую пасть.

Я думаю: чтоб ты сдох. Чтоб ты сдох.

— Свалились на моя голова!

Существо — женщина. Чонса узнала это по грудному голосу со знакомым произношением, а ещё по прикосновениям. Только девушки умеют касаться так легко, ободками заостренных ногтей снимая тонкую корку с ран — почти небольно, скорее щекотно. Кажется, она чем-то их опоила. Было тепло. Когда Шестипалая попыталась открыть глаза, девушка зашипела, прижимая повязки к глазам ладонью.

— Ну-ну, тише! Стараться уснуть, — её голос был мягким, по-матерински успокаивающим, — Чудо, что вы выжили.

— Мы… — Чонса не узнала свой голос. Он и до того не казался ей приятным: резкий и сипловатый, а сейчас было чувство, что вместо воздуха она толкала по горлу водопад скрежещущих камней. Водопад камней. Они выжили после лавины? — Сколько…

— Я найти лишь тебя с пареньком, — резко запахло травяной мазью. Она таяла, соприкасаясь с кожей, щипала, но Чонса не жаловалась, только поджала потрескавшиеся губы, — Вы оказаться в моя пещера. Это хорошее место. Я должна помочь.

Это Чонса вытащила их?

— Не помню. Ничего не помню.

— Имя помнишь?

— Чонса, — к её губам прижался край посудины, а малефика была слишком слаба, чтобы сопротивляться. Она сделала глоток нагретой на огне воды и закашлялась, — Ты чудно говоришь. И глаза у тебя странные.

— У тебя странный путь благодарить за помощь, Чонса, — насмешливо фыркнула девушка. Где-то рядом, почти у самого уха раздался шипящий вздох, а следом — полный боли стон, и шорох, с которым их спасительница переместилась ко второму больному, — Твоему парень не повезло, Чонса. Река отгрызла ему ногу.

— Река?

— Злая река. Она течет…

…из тела великана…

У воды оказалось странное послевкусие. Глаза Чонсы были по-прежнему закрыты, но она увидела цвета, блики пламени на своих щеках, вороньи перья в волосах врачевательницы. Они шевелились, каркали, смотрели на неё темными бусинами глаз.

— Что ты дала мне?

— Хул гил, — ответила девушка, — Спать.

«Цветок веселья» — где Чонса слышала это? Ей потребовалось нырнуть в память о сладком привкусе, вдохнуть глубже запах — как она раньше его не различила? От незнакомки тянуло солнцем, шафраном, глиной и сахарным тростником.

Чонса убивала людей, которые так пахли.

— Ты из Шора, — последнее, что сказала малефика. Хул гил подействовал, её забрал сон.

В этом сне Чонса умерла вместе со знакомым ей миром и Лидией, по горлу которой прочертил красный росчерк нож.

Кто держал его? Память не признается.

Лавина накрыла их не сразу, вот что она вспомнила. Вначале было предательство.

— Лукас, ублюдок! — закричал Брок. Проклятый старик не оставлял её даже во снах. Перед взором Чонсы возникло лицо — печальное и блаженное одновременно. Кожа белая, как луна и молоко, но она не помнит, чтобы у него были веснушки. Здоровяк трется щекой о своё плечо — и веснушки превращаются в линии. Это брызги крови на его лице, сообразила Чонса.

— Мы хотели сбежать вместе, — произнес Лукас тихо, с какой-то страшной улыбкой, извращающей его мужественные черты, — Даже убили уродца Гила! Вместе! Лидия говорила, что мы уйдем, но завтра, завтра, завтра. Старая дура! Что ей было от меня нужно? Я грел ее постель, я заботился о ней, а она… Нерешительная старая сука! — и он толкнул её тело ногой. Чонса отшатнулась и он вцепился в неё, — Ты не понимаешь, Чонса, моя родная Чонса? Грядет новый век. Новая война. Эра беззакония, как обещали сказители! Волчий век, твой век, Волчишка! Убей их, и давай вместе войдем в этот новый мир!

Предательство — и безумие, потому что Лукас спятил, совершенно чокнулся. Мальчик, которого она убаюкивала после испытаний, стал убийцей и протягивал ей окровавленную ладонь. Он так глубоко разрезал горло очаровательной Лидии, что Шестипалая разглядела розовые рубчики её позвоночника.

Чонса — между двух огней. С одной стороны люди, что держали её на цепи, которые лишили его шанса на счастливое будущее и готовы были выкинуть её, стоило ей проявить слабость. С другой — человек, который всегда поддерживал, черт, они же вместе росли, она вытирала его слезы и целовала в белоснежную макушку на ночь, и позже — улыбающийся ей и насмехающийся над её «молодым любовником». Протягивающий ей окровавленную ладонь.

Это выбор, делать который у неё нет времени, ведь безумный Лукас прав, и мир рушится, и между ними падает тварь. Кажется, именно тут сознание и рассудок изменили Чонсе, стерли это воспоминание из её памяти, как промокашка убирает лишние чернила. Она не могла вспомнить, на кого это создание похоже, его строение или то, что оно совершило потом.

Помнит только, что кричала.

Удар, удар, кровь. Брок — старый худой медведь — не растерялся, атаковал, рычал так, что перекрикивал шум столкновения миров. Она видела его долговязую поджарую фигуру на фоне белого огня — плащ порван, седые волосы усыпаны пеплом, с меча тягуче стекает что-то вязкое. Слышала, как воет Лукас, он сжимался в комок боли у тела существа, что спустил на них Марвид в эту проклятую ночь.

— В сторону!

Момент просветления:

— Бери мальчишку и уходи, — старик стискивал её плечо, отчаяние пылало в его глазах. Над ними — огромная тень с распахнутыми лоскутами крыльев, истекающая пеной морда, еще пару мгновений — и им конец, — Запомни: Джо должен выжить! Во что бы то ни стало, доставь мальчишку живым в столицу. Я задержу их.

Это был удивительный праздник: не только оттого, что была ночь конца года, которую позже назовут Ночью Столкновения, но потому что Брок впервые назвал её по имени. Она никогда бы не смогла забыть его крик:

— Беги! Чонса, беги! Беги, Чонса!

Вспомнила чувство невесомости и то, как мокрый мороз прожёг её тело насквозь, и что в руке у неё была рука Джо. Потом всё стало белым.

— Тише!

Нечем дышать. Чонса открыла глаза и подумала, что ослепла. Темно, даже угли в костре не тлеют. К её губам была прижата ладонь. На вкус — соль земли, и малефика не сразу вспомнила, где она и с кем. Шорка оттащила её в угол. Чонса лопатками, прижатыми к её груди, чувствовала дрожь,