аккуратно сложены на столике, на табуретке и подоконнике.

Поздний вечер. Горит настольная лампа. АЛЁША, одетый по-домашнему, сидит за столиком. Смотрит в открытую книгу небольшого формата. Но не читает.

РЫСНЁВ (появляется у АЛЁШИ за спиной). Лёха! Ну ты опять не ложишься!

АЛЁША (оборачивается. Говорит спокойно.). Да, Витя, прости. Вы с Олей там укладывайтесь. Я сейчас дочитаю. Тарле, сам понимаешь. Привлёк меня.

РЫСНЁВ (мягко). Конечно, дело полезное. Но рано поднимается весь трудовой народ. Учащийся народ — то же самое. Так что марш в постель, милый шурин. Кстати, ты бы французов не очень охватывал…

Аморальщина сплошная, как у наших декадентов до революции.

АЛЁША. Это же мамины книги! И аморальщину она не читала никогда в жизни. И не одобряла, сам знаешь. Темы там затрагиваются сложные, это правда.

РЫСНЁВ. Читал я кое-что из них. В отличие от тебя, исключительно на русском. И видел одни гадости. Имеют различные люди дело с женщиной. И под ноги её себе! Зато актёрские жесты гонят…

АЛЁША. Раскрой, пожалуйста, намёк, Виктор свет Максимович.

РЫСНЁВ. Ты над Женькой Ракитиной ещё долго думаешь измываться? Она к тебе по-честному и с душой. А ты ведёшь себя с ней как барин с секретаршей. Я из-за тебя её отцу с матерью в глаза не могу глядеть! Хоть во дворе, хоть на заводе… И Оле тоже очень неудобно.

Случайно задевает взглядом фотографию ВЕРХОВЦЕВОЙ. Молчит.

АЛЁША. Женю я провожал сейчас. Говорили мы с ней. Я, наверное, её не стою. Но она мне — друг. Лучший, чем любой парень. Прошу поверить.

РЫСНЁВ. Дворянская спесь всё-таки у тебя нечаянно нагрянет. Когда её совсем не ждёшь.

АЛЁША (встаёт. Ледяным тоном. Корректно.). Во-первых, товарищ Рыснёв, я коммунист, как и ты. Пусть я пока только в комсомоле. Во-вторых, я советский человек. Но благодарю, что ты не вспомнил мою бабушку. По линии мамы.

РЫСНЁВ. Это ту, которая прибалтийская баронесса?

АЛЁША. И естественно, что немка… Умерла почти сорок лет назад. Я её только по фотографиям знаю.

А попробуй расскажи о ней… И вся любовь ко мне может исчезнуть! Даже несмотря на имя отца…

РЫСНЁВ. Ты не равняй. Детям врагов народа, понятно, не отмыться… Но если просто из «бывших»… Тут есть претензии к старшему поколению. А молодёжь… Вливайся в состав трудящихся масс, работай честно и ударно! Тогда и для ВУЗа можешь стать достойным. Но за разговорами следи. А то вменят антисоветскую агитацию — и сам понимаешь…

АЛЁША. Мы, Витя, действительно разговорились на ночь глядя. Но затеял эту беседу не я, а ты. Лучше бы мы боксировали почаще.

РЫСНЁВ. Просто воспитательная работа с тобой не мешает. Восемнадцать лет тебе стукнуло — так чувства твои особо подлежат дрессировке. А если война?! Ты эмоции в кулак собрать сумеешь? Я сомневаюсь.

АЛЁША. Искеровы четыреста лет ходили под сабли и пули. А я ещё и советскую Родину защищать буду! Так что можешь не волноваться.

РЫСНЁВ (хмыкнув). Из Золотой Орды твой род когда-то удачно вышел. Но ты всё-таки наведи порядок на личном фронте. Конечно, сам решай… (Вдруг.) Мне и на работе дел хватает.

АЛЁША. Я-то за собой послежу. И чутко… Спокойной ночи, товарищ инженер.

РЫСНЁВ. Спокойной ночи, товарищ будущий историк. (Уходит.)

Звучит романс Бориса Фомина «Всё впереди».

ГОЛОС ИЗАБЕЛЛЫ ЮРЬЕВОЙ.

Брось недобрые тёмные думы,

На меня без укора гляди.

Расставаясь, не будем угрюмы.

Что бы ни было, всё впереди.

Не хочу я, чтоб новая складка

Возле губ твоих милых легла,

Чтоб ночами бродил ты украдкой

У обжитого сердцем угла.

«Всё проходит», — твердил ты, бывало.

Так не думай сегодня о том,

Как тебя я вчера провожала

Со слезами о счастье былом.

Действие четвертое

Сцена 13

Весна 1946 года.

Комната в коммунальной квартире, где живут ЛИТЕЕВЫ. Обстановка у них опрятная, но небогатая.

ДИМКА сидит на диване. Рядом с ним — АЛЕКСЕЙ НИКОЛАЕВИЧ ИСКЕРОВ в военной форме без знаков различия и в сапогах, начищенных до блеска. В свои 23 года он выглядит повидавшим непростые виды. Подтянут и собран. ЛИТЕЕВА накрывает стол к чаю. Одета скромно. Привлекательна и уверена в себе.

ДИМКА. А можно, я пойду к Рите? Она болеет и скучает. А мама у неё ушла. Ненадолго, наверное.

ИСКЕРОВ. Больных навещать надо. Тем более если это девочки.

ДИМКА (соскользнув с дивана). Тогда я к ней пойду. Мама, можно?

ЛИТЕЕВА. Иди.

ДИМКА. Спасибо.

(Уходит.)

ЛИТЕЕВА. Ну… Прошу к столу, гость дорогой.

ИСКЕРОВ (пересев, показывает на диван). Прими, Вера Александровна, тот свёрток. Там для Димки. Это ему понадобится.

ЛИТЕЕВА (берёт указанный предмет. Разворачивает. Не сразу.). Где и как ты это достал, я на всякий случай не спрашиваю.

ИСКЕРОВ. Мною закон не нарушен. Человек, который мне помог, тоже никого не обездолил. Ни формально, ни реально. Прочее неважно.

ЛИТЕЕВА (заворачивает свёрток и убирает его в буфет). Самому, извини, надеть нечего, а на других тратишься.

ИСКЕРОВ. Дело идёт о ребёнке. Мои же заработки после учёбы не расходятся с законом. Много получать в его рамках выйдет нескоро. Кстати, тут тебе ещё довод в пользу моего предложения. Семье легче нести расходы. Вот настолько я меркантилен и неромантичен.

ЛИТЕЕВА. Да уж, друг Алексей Николаевич… Увяли грёзы, засохли розы.

Садится к столу, напротив собеседника. Чаепитие у них не идёт, в отличие от разговора.

ИСКЕРОВ. У нас в училище к розам и грёзам ребята подбирали темы в ярком казарменном стиле. Понятная реакция на графоманию и банальщину…

ЛИТЕЕВА. Ну а… потом?

Пауза.

ИСКЕРОВ (очень негромко). Потом, как известно, — фронт. Кому смерть, кому жизнь… Но я сейчас о другом… (Через паузу.) С женщиной я спал, когда мне было шестнадцать лет. Она была старше меня, зато красива, умна и обаятельна. Умерла до войны.

С Женей Ракитиной я лишь дружил. К её замужеству отнёсся спокойно. Тем более Георгий — хороший парень. Поздравил их обоих. Иногда обедаю у них. Вам я завидовал. Думал, удастся ли мне создать такую семью, как вы, Литеевы… Одно увлечение на войне не в счёт. Вернее, в госпитале… Она веселить людей умела. А это, сама знаешь, ценится дорого. Я и оттаял… Не сложилось… Но расстались без претензий. Тебе я сейчас рассказал обо всём этом, чтобы ты знала: секретов держать не буду. Ни в чём.

ЛИТЕЕВА.