Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я остро чувствую все это сейчас, когда тебя, моя дорогая, нет со мной, когда настоящий умный друг Сергей Васильевич недалеко от меня, но я лишен возможности видеться с ним часто.
Правда, есть тут в городе товарищ, которому можно довериться, это первый секретарь горкома партии Горбунов. Я много слышал о нем — интересный, глубокий человек, кандидат технических наук, а был простым волжским грузчиком. Пойти к такому человеку лишь с сомнением и догадками не хочется, он еще поднимет на смех.
Меня обуревают сомнения, а посоветоваться, даже просто поговорить, не с кем, и творческая мысль застывает в неподвижности, потому что творчество, как и любовь, требует поощрения.
Скучаю по тебе безумно. Каждый час, каждую минуту, когда я могу остаться наедине с моими мыслями, я с тобой, моя дорогая.
В этой большой, полупустой квартире особенно чувствуешь свое одиночество. Пиши мне, родная, пиши чаще, каждый день. Целую тебя,
твой Степан
А не приехать ли тебе ко мне готовиться к диссертации, а?»
Когда Никитин дописывал последние строки своего письма, совсем уже стемнело и он едва различал написанное. В потемневшем небе стояла полная луна, она смотрела безучастным взором прямо в окно, положив на пол комнаты серебряный половичок света.
Чтобы надписать на конверте адрес, пришлось включить электричество. Но, заклеив конверт, Степан выключил свет и долго сидел у окна, мысленно подводя итог сегодняшнего дня: «Кто же, Вербов? Нет, это стяжатель, деляга! Обыватель с буржуазными замашками! Может ли себя вести так враг?! Нет, не может. Враг не должен привлекать к себе внимания окружающей его среды».
Так в борьбе за существование многие животные приобретают сходство по цвету и даже по форме с окружающей их природой. У животных инстинкт приспособления — как результат естественного отбора. Приспособление у врага — сознательная маскировка. Чем бдительнее советские люди, в среду которых проник враг, тем больше враг приспосабливается, лжет и лукавит.
«А странная связь Вербова с Кармановой, конструктором номерного завода? — думал Никитин. — В то же время, если бы Вербов хотел использовать эту связь для каких-то тайных целей, зачем бы он хвастался этой связью? Пошло, а зачастую грубо говорил о своей победе?»
Так, рассуждая и споря с самим собой, долго сидел Никитин у раскрытого окна, и опять ему вспомнились напутственные слова Каширина:
«Будет трудно, помни — ты не один. Первый секретарь горкома партии Роман Тимофеевич Горбунов — человек умный, большого жизненного опыта. Будет трудно, иди к нему». И он решил пойти к Горбунову.
20. Секретарь горкома
Когда Никитин вошел в приемную, технический секретарь печатала на машинке. Она закончила страницу, вопросительно повернулась к посетителю, выслушала его и, записав в блокнот фамилию, с сомнением сказала:
— Не знаю, товарищ, примет ли вас Роман Тимофеевич, — в понедельник пленум, и он готовится к докладу. Разве что если очень важно…
— Очень важно, — подчеркнул Никитин.
— Попробую, — ответила она и, опустив шторную крышку, заперла бюро на ключ и вышла из приемной.
Никитин еще не успел оценить по достоинству осторожность секретаря, как его попросили к Горбунову.
Секретарь горкома поднялся к нему навстречу. Очень высокий, немного сутулый человек, на вид лет пятидесяти, с натруженными руками рабочего.
— Не торопитесь? — спросил он Никитина.
— Нет.
— Прошу, посидите тут у меня десяток минут, не больше, — сказал Горбунов и вернулся к своей рукописи. Говорил он приятным волжским говорком с ударением на «о».
Никитин осмотрелся. Большой, в пять окон, кабинет секретаря горкома скорее напоминал кабинет ученого: высокие стеллажи книг, стремянка, возле нее маленький столик с настольной лампой. На длинном полированном столе, на салфетках зеленого сукна лежали шестерни из пластмассы, детали машин, резцы из твердых сплавов, а посередине стола в низкой хрустальной вазе букет нежно-розового душистого горошка. На стенах, оклеенных темно-синими гладкими обоями, висело два портрета, писанных маслом, — В. И. Ленина и Максима Горького — копия с работы Бродского, и несколько архитектурных проектов.
Никитин чуть подвинулся в кресле, взял с ближней полки четырнадцатый том сочинений Ленина, пересел за маленький стол, включил лампу и погрузился в чтение.
Прошло всего несколько минут, и Никитин услышал подле себя:
— Ну что, Степан Федорович, хотите разрешить свои сомнения при помощи железной логики ленинского мышления? — Он взял из рук Никитина книгу и, перелистав ее, продолжал: — Вы хотите знать, можно ли, идя по следам случая, оказаться на пути верного решения задачи; не так ли? Сейчас мы с вами потолкуем, — закончил он и, взяв с письменного стола лист рукописи, вышел в приемную, передал ее секретарю и вернулся.
— Ну вот. Начнем с того, что у меня к вам, Степан Федорович, есть некоторые претензии, — сказал Горбунов, усаживаясь против Никитина. — Вы что же, как Добрыня Никитич, один на один со Змием Горынычем решили биться? Не выйдет, Степан Федорович! Только опираясь на народ и вместе с народом можно решить поставленную перед вами задачу.
— Не оправдываюсь, Роман Тимофеевич, виноват, — улыбаясь, ответил Никитин.
— Ну, давайте, выкладывайте, что у вас там случилось?
— Попалась мне в руки ниточка, стал я ее распутывать, да, кажется, не за тот конец ухватился, — начал Никитин и рассказал всю историю с английской статьей из газеты «Дейли Экспресс». — Эта случайная черта, сделанная ногтем, — пока все, — закончил он.
— Немного, — согласился Горбунов, — но за случайностью, мне кажется, можно найти закономерную необходимость. Черта, сделанная ногтем. Я с вами согласен, это случайность, но какая необходимость кроется за этой случайностью? Мне кажется, что, обнаружив ошибку переводчика, человек
