— Я никогда не умел злиться молча.

«Я ни…»

Я почувствовал, что мне поплохело.

— Артур?

Я опустил руку с телефоном и потёр лоб. В глазах двоилось, и мне стало невероятно тяжело попадать в клавиши. Опьянение подобралось слишком резко и, обогнув фазы необоснованной весёлости и заторможенности, сразу обрушилось на меня головокружением и тошнотой.

— Вот дерьмо. Походу кто-то всё-таки нажрался, — Макс оттянул меня в сторону от дивана, из-за чего я лишился опоры за спиной. — Ты же сможешь сам ровно посидеть несколько секунд, алкаш недоделанный? Как эта херовина раскладывается…

Макс встал и, подёргав за поддон, разложил диван. Я тупо смотрел на то, как он поправляет сбившееся покрывало и закидывает на него подушки с пола. Мысли скакали, поэтому я решил ни о чём не думать и сосредоточился на том, чтобы ровно удержаться в положении, в которое меня посадил Макс.

— Иди-ка сюда, мой молчаливый не умеющий бухать малыш, — парень подошёл ко мне и как тряпичную куклу под руки затащил на диван.

Он положил меня на живот, и это вызвало у меня протест. Мне казалось, что, если я пробуду лицом вниз чуть дольше нескольких секунд, то выблюю выпитое прямо на подушку. Я попытался подняться, но Макс надавил мне между лопаток, заставляя лечь назад.

— Спокойно, спокойно, — он подтянул меня ближе к краю дивана, так, чтобы я почти с него свисал, и скинул вниз мою руку. — Это называется «заземление», дурилка. От вертолётов.

Я не верил, что подобное могло помочь, к тому же на полу остался мой телефон. Я попытался дотянуться до него свисающей с дивана рукой, но мобильник был слишком далеко, и я чуть не навернулся, стараясь его достать.

Макс хлопнул меня по вытянутой руке и залез на диван, пристроившись у стены.

— Угомонись. Всё равно уже печатаешь по-ублюдски.

Подлец, не желающий оставаться один на полу, тоже забрался к нам и растянулся у меня в ногах. Его тёплое тело приятно грело, и я всё-таки решил немного полежать, послушавшись Макса. Я уткнулся в подушку и стал ждать, когда меня отпустит.

Наверное, в результате мне не только стало легче, но я даже умудрился заснуть. Я чувствовал острое плечо Макса, которое упиралось в моё собственное, и мягкость шерсти Подлеца в ногах, но в остальном моя голова отключилась.

Мне снилось, что кто-то поглаживал меня по затылку, и от этого человека пахло табаком. Этот человек осторожно взъерошивал мои волосы, а потом наклонился, чтобы…

Мы с Подлецом на пару резко подпрыгнули от внезапно заигравшей долбящей музыки.

— Сука! — тоже подскочив, выругался Макс и схватил лежавший возле его подушки телефон. — Времени почти двенадцать ночи, каким ебланом надо быть, чтобы трезвонить?!

До того, как он сбросил звонок и отключил телефон, я увидел на экране имя звонившего.

«Никитос? Кто это?» — подумал я и вопросительно посмотрел на Макса.

— Сорян, он припизднутый. Спи дальше, а мы с Подлецом уже домой пойдём, пожалуй.

С этим словами Макс сел и хотел было слезть с дивана, но я покачал головой и многозначительно посмотрел на него.

Парень и так уже обещал мне рассказать, что у него за дела были с теми двумя, а тут ему позвонил ещё какой-то непонятный тип, из-за которого он взорвался. Я хотел узнать, что происходит, раз меня уже всё равно разбудили. После дрёмы тошнота отступила, и я почти трезво соображал, поэтому был готов выслушать Макса.

— Тебя реально это ебёт?

Получив мой утвердительный кивок, Макс вздохнул.

— Хер с тобой.

Парень откинулся на подушку, и я снова лёг рядом с ним.

Он начал свой рассказ.

Комментарий к Глава 6. Поймёт ли он, чем ты живёшь? Часть 2

Автор собрал некоторые материалы, почитав о жизни детей в детдомах, и предупреждает о том, что последующие главы будут более тяжёлыми. Однако на вопрос “Вы готовы к стеклу, дети?” он хотел бы услышать “Так точно, капитан!” [у вас нет выбора]

Глава 7

Мысль изречённая есть ложь

— Многие думают, что дети, которые живут в детском доме с младенчества, самые несчастные, потому что они вообще не знают, что такое родительская любовь. Но это полная брехня. Намного хуёвее приходится тем, кто попадает в приют уже в относительно сознательном возрасте и понимает, что жизнь больше не будет прежней. Мою семью сложно было назвать благополучной, но я любил свою маму и думал, что, если бы она ушла от отца, у нас могло быть всё хорошо. Когда она умерла и я попал в детский дом, я оказался в напрочь больной среде, которая даже близко не стояла с тем, с чем мне доводилось иметь дело дома. Запои отца, любившего пиздить всех, кто попадался ему под руку, были временными и стали казаться мне сказкой, потому что в перерывах между его попойками мы с мамой могли чувствовать себя почти спокойно. А в детдоме я стал жить в вечном страхе, который не покидал меня даже по ночам.

Макс невидящим взглядом смотрел куда-то в потолок.

— Воспитатели — первое, с чем пришлось столкнуться. Им все мы, много-много детей и подростков, виделись единым целым. Как стадо овец, — парень запнулся и поправился. — Даже не так… Как одна большая овца с кличкой «тупоголовая бестолочь». Мы жили и функционировали как один организм: все-встали, все-оделись, все-сели, все-поели. Многие из нас за годы жизни в приюте ни разу не слышали собственного имени, а некоторые даже не догадывались о том, что у каждого человека есть свой день рождения. Мы просто существовали, трясясь от ужаса двадцать четыре часа в сутки. Боялись воспиталок до умопомрачения, до судорог, до энуреза [распространенное в детском возрасте заболевание, характеризующееся неспособностью ребёнка контролировать акт мочеиспускания]. Шарахались от них и всегда молчали. Единственным, что мы все как один там испытывали, был страх.

Прежде я не задумывался о том, что Максу тоже было знакомо это душащее чувство. Я придвинулся поближе к парню и взял его за запястье, чтобы показать, что понимаю его.

Макс покосился на меня:

— Я бы на твоём месте не торопился с тем, чтобы пытаться меня поддержать.

Он вздохнул, но скидывать мою руку всё же не стал.

— Дети… Они были ещё хуже взрослых. Хоть воспитатели и воспринимали нас как одно безмозглое целое, наше стадо на самом деле не было единым. Потерянные, не знающие тепла, ничего толком не умеющие, живущие в постоянном страхе… Каждый справлялся с этим по-своему. Кто-то мирился